Билл Тернер покачнулся и ухватился за дверной косяк. Лицо его раскраснелось от подъема по лестнице, жары и спиртного. Даже с противоположного конца комнаты Гейдж чувствовал запах пропитанного виски пота, выступавшего из всех пор на теле отца. Футболка была влажной под мышками и на груди. В мутных глазах, остановившихся на Гейдже, плескалась злоба.
—Что вылупился?
—Да вот, смотрю на пьяницу.
—Пара бутылок пива с друзьями не делают меня пьяницей.
—Похоже, я ошибся. Ты пьяный лгун.
Злоба в его взгляде сгустилась. Гейдж подумал, что это похоже на приготовившуюся к броску змею.
—Попридержи язык, парень.
—Я должен был знать, что ты не выдержишь. — Хотя отец держался целых пять месяцев. Не напился даже на день рождения Гейджа, и именно тогда у него появилась надежда. Впервые с тех пор, как он начал пить, отец умел удержаться на день рождения сына.
Разочарование, обида от того, что его предали, оставляли более глубокие раны, чем удары ремня. Убивали последние капли надежды.
—Не твое дело, — огрызнулся Билл. — Это мой дом, не указывай, что мне делать в собственном доме.
—Это дом Джима Хоукинса, а я плачу за квартиру наравне с тобой. Опять пропил всю зарплату?
—Я перед тобой не отчитываюсь. Заткни пасть, или...
—Что? — с вызовом произнес Гейдж. — Ты пьян и на ногах не держишься. Что ты можешь сделать, черт возьми? Хотя мне плевать, — с отвращением бросил он, повернулся и шагнул к двери в свою комнату. — Хорошо бы ты сдох от пьянства, и дело с концом.
Билл был пьян, но быстр. Он метнулся к сыну и прижал спиной к стене.
—Паршивец. Ты всегда был паршивцем. Лучше бы ты вообще не родился.
—Ты тоже. А теперь убери от меня свои лапы.
Два быстрых удара, и у Гейджа зазвенело в ушах, на губе выступила кровь.
—Пора бы тебе научиться уважению, черт возьми.
Гейдж помнил первый удар, помнил, как его кулак врезается в лицо старика, помнил удивление в глазах отца. Что-то — старый торшер — с грохотом упало на пол, кто-то ругался на чем свет стоит. Он сам?
Следующая отчетливая картина: он стоит над распростертым на полу отцом, лицо которого все в синяках и кровоподтеках. Кулаки болят — от ударов и от заживления распухших, окровавленных суставов. Воздух со свистом вырывается из легких, по всему телу ручьями течет пот.
Сколько он избивал отца? Ярость, кровавой пеленой застившая глаза, теперь рассеялась, оставив ледяное спокойствие.
—Если ты еще хоть раз в жизни прикоснешься ко мне, попробуешь поднять на меня руку, я тебя убью. — Гейдж присел на корточки, чтобы убедиться, что старик его слышит. — Клянусь. Через три года я уеду. И если за это время ты сдохнешь от пьянства, мне плевать. Теперь плевать. Все эти три года я буду жить тут. Свою часть арендной платы отдаю прямо мистеру Хоукинсу. Ты не получишь ни цента. Я сам буду покупать себе еду и одежду. От тебя мне ничего не нужно. Но как бы ты ни напивался, постарайся не забывать одну вещь. Только попробуй меня ударить, козел, и ты мертвец.
Гейдж встал, прошел в свою комнату и закрыл дверь. Завтра нужно купить замок. Нечего этому ублюдку тут делать.
Он может уйти. Обессиленный, Гейдж сел на край кровати и закрыл лицо руками. Собрать свои вещи и заявиться к Кэлу или на ферму Фокса. Они его всегда примут.
Такие уж они люди.
Нет, нельзя. Он должен доказать старику и самому себе, что не отступит. Три года до совершеннолетия, а потом свобода.
Не совсем точно, подумал теперь Гейдж. Он выдержал, и старик больше не посмел поднять на него руку. А по прошествии трех лет уехал. Но свобода? Это совсем другая история.
Ты не расстаешься с прошлым, размышлял он, тащишь его за собой на толстой, прочной цепи, как бы ни старался заглядывать вперед. Можно его довольно долго игнорировать, но избавиться все равно не удастся. Эта цепь могла растянуться на десять тысяч миль, но Холлоу, люди, которых он любил, и судьба все время тянули его назад.
Оторвавшись от компьютера, Гейдж спустился на кухню за очередной порцией кофе. Устроившись за кухонным столом, он принялся раскладывать пасьянс. Карты — цвет, форма, звук, с которым они ложились на стол, — успокаивали его. Услышав стук в дверь, он взглянул на часы. Для Сибил рановато. Гейдж оставил карты на столе, радуясь, что это простое занятие отвлекло его мысли от прошлого. И от женщины.
Распахнув дверь, он увидел стоявшую на террасе Джоанну Барри.
—Привет.
Она молча смотрела на него. Ее темные волосы были заплетены в косу. Ясные глаза на миловидном лице, стройное тело, обтянутое джинсами и хлопковой рубашкой. Она погладила его по щеке и расцеловала в лоб, щеки и губы — так Джо всегда приветствовала тех, кого любила.
—Спасибо за орхидею.
—Пожалуйста. Жаль, что не застал тебя. Зайдешь? Ты не торопишься?
—Зайду, но на пару минут.
—Наверное, там найдется, чем тебя угостить. — Гейдж повел ее на кухню.
—У Кэла замечательный дом. Я не перестаю удивляться.
—Чему?
—Тому, что он — все вы — взрослые мужчины. Что Кэл взрослый мужчина, у которого собственный красивый дом с чудесным садом. Иногда — довольно часто — я просыпаюсь с мыслью, что мне пора будить детей и собирать в школу. Потом я вспоминаю: дети выросли и разъехались. И чувствую облегчение и грусть одновременно. Я скучаю по своим маленьким мальчикам.
—Вам от нас не избавиться. — Зная вкусы Джо, Гейдж отверг все разновидности газированной воды. — Могу предложить тебе воду или нечто похожее на грейпфрутовый сок.
—Я не хочу, Гейдж. Не беспокойся.
—Могу заварить чай — или сами заварите. Наверное... — Он умолк, заметив слезу, скатившуюся у нее по щеке.
—Что? В чем дело?
—В записке, которую ты мне оставил вместе с орхидеей.
—Я хотел с вами поговорить. Заехал сначала к матери Гейджа, а...
—Знаю. Мне Франни рассказала. Ты написал: «Потому что вы никогда меня не бросали. И я точно знаю — не бросите».
—Все так.
Вздохнув, Джо обняла его, уткнулась головой в плечо.
—Как только у тебя появляются дети, вместе с ними приходят тревоги и сомнения. Правильно ли ты поступил? Нужно ли было делать то или говорить это? А потом вдруг обнаруживается, что дети выросли. Но ты не перестаешь тревожиться и сомневаться. Что я могла еще сделать, не забыла ли это сказать? И если повезет, однажды кто-нибудь из детей... — Она отстранилась и посмотрела Гейджу в глаза. — Я всегда считала тебя своим сыном, и Франни тоже. Кто-то из детей пишет записку, слова которой проникают тебе прямо в сердце. И тревога проходит. — Всхлипнув, она улыбнулась. — Хотя все лишь на мгновение. Спасибо тебе за это мгновение, малыш.
