Маленькие гуси,
Мы веселились.
Дороги, по которым мы ходили,
Полностью пройдены.
Ничего не скажешь, веселенькая сказка. И мораль на самом верху плавает: старому человеку и умирать не обидно. Я пролистала с десяток страниц. Нашла еще одну любопытную сказочку:
...
Человек с Ляпина и человек с Сосьвы
Человек с Ляпина да человек с Сосьвы пошли однажды в лес. Пошли и заблудились. В лесу встретились.
– Послушай, – один говорит, – ты дорогу к себе домой знаешь?
– Нет, не знаю. А ты?
– И я не знаю.
Сказка была длинная, но заканчивалась не по-мансийски хорошо: теперь они живут и счастливы.
В общем, я перелопатила всю книжку до самого конца, но так и не нашла никаких мифологических подсказок. Засыпала, думая:
Дорога, по которой мы шли,
До середины не пройдена.
Дорога, по которой мы шли,
До середины не пройдена.
Вадик позвонил наутро и сказал, что записал для меня повторение гонки и может привезти в любое время. Я поблагодарила его, хотя мне хотелось сказать: приезжай просто так. Но я этого не сказала.
И он промолчал, сунул через порог кассету и ушел, что-то буркнув.
– Мне очень пригодились сказки! – крикнула я ему вслед, но мой крик совпал с грохотом лифта, который увез Вадика в какую-то другую жизнь.
22.
Недели на две я ушла в свою книгу. Между главами только спала и кормила кота, сама питалась картошкой и лапшой. Осознала себя на девяносто второй странице. Подключила телефон и тут же получила первый за всё это время звонок.
– Как продвигается? – спросила Света.
Я сказала, что девяносто две страницы можно прочитать хоть сейчас. Но лучше всё сразу и позднее.
– Значит, прочитаю позднее, – сказала Света. – Кстати, с наступающим тебя!
Я посмотрела на календарь, и мне стало худо, как будто отведала «Вискаса». 31 декабря. В окнах напротив светятся гирлянды и елки. У меня же тихо и темно, как в гробнице какого-нибудь фараона.
– Спасибо, Света, тебя тоже с праздником.
– Как отмечаешь?
– Еще не решила.
– Хочешь, приходи ко мне. У меня будет несколько друзей – всё очень пристойно и скучно.
– Нет, я лучше дома. Мне кота не с кем оставить.
Я надеялась, что мне еще будет с кем встречать Новый год.
* * *
Сметая пыль, покрывшую ковром всю мою квартиру, я беседовала с повеселевшим Шумахером. Ему явно понравилось, что хозяйка наконец-то отошла от компьютера и занялась делом.
В холодильнике, как говорит моя соседка Надежда Георгиевна, мышь повесилась. Я уныло осмотрела пустые дребезжащие полочки и захлопнула дверцу. Мой первый голодный и пустой Новый год. Утешает только то, что каким-нибудь клошарам сейчас еще хуже…
Я попыталась представить себя на месте клошара – завернутую в рваное одеяло, сидящую на картоне под старинным мостом. Представила с легкостью, надо сказать. И тут в дверь позвонили.
Шумахер бежал впереди, гордо нес пушистый хвост. В глазке отразилась Надежда Георгиевна.
Не Вадик…
– Ты жива еще, моя старушка? – спросила она, и я еле удержалась, чтобы не напомнить, кто именно из нас старушка. – Что же это – неделями носу не кажешь? Вон какая бледная, ровно гусеница. Я тебе пирожков принесла да карамелек – угощайся.
Мне стало стыдно за свои мысли. Впрочем, как только я закончила благодарить Надежду Георгиевну и набрала воды в чайник, старушка немедленно села мне на уши. Я поняла, что сейчас полностью отработаю все эти пирожки с карамельками.
– Ирка звонила из Серова. Поздравляла, спрашивала, куда ты задевалась. Я сказала, что ты опять пишешь.
Пришлось скромно улыбнуться.
– Так вот, у ней всё уже точно с этим жильцом решилось – он въедет в квартиру сразу после Крещения.
Далее Надежда Георгиевна очень долго и подробно рассказывала мне о своей жизни с «дедом» – так она называла своего мужа Антипа Петровича, я слушала ее невнимательно, правда, измученная память всё равно фиксировала образы, щедро раскиданные в ее речи: бегаю, как кот в дыму (это она перед праздником), худая, будто спица бесформенная (опять про меня), и так далее, и еще дальше.
Шумахер лежал на табурете между нами и хмурился.
Я была счастлива, что Надежда Георгиевна уходит.
В тарелке с пирожками остался только жирный след, а смятые карамельные фантики с налипшими осколками конфет перекочевали в помойное ведро.
На часах светилось 23:11. И я была совершенно одна. Не считая Шумахера, конечно.
Снова зазвонил телефон, я схватила трубку и услышала уже пьяный голос московского издателя.
– Я обзваниваю всех, – гордо сказал он. – И для тебя не будет исключений.
Мы с ним довольно мило поговорили – он сказал, что я могу писать про танки или первого паровозостроителя. Ему интересно всё, что выходит из-под моего пера.
Потом трубку выхватила жена издателя и, немилосердно акая, поздравила так цветисто, что мне даже в нос шибанул букетный запах.
Потом позвонили родители, брат, несколько старинных друзей и полузабытых родственников.
И ни одного Вадика.
Ровно в двенадцать я налила себе стакан воды из-под крана и выпила его, давясь обидой и холодом.
Совсем в другом году позвонили в дверь. Я побежала открывать, увидела елку в игрушках и Вадика в подпитии.
– Откуда дровишки?
Вместо ответа Вадик аккуратно положил елку на пол и обнял меня. Стеклянные шарики звенели под лапками Шумахера, а я приняла такое же положение, что и елка, но в своей спальне, и не одна.
Вот так мы вошли в последний год тысячелетия – лежа, занятые делом и телом.
– На какой ты странице? – спросил Вадик вечером 1 января, и я ответила: – На девяносто восьмой.
Часть вторая Сломанная свеча 2000 год
23.
«При дневном освещении и солнечной погоде…» Взгляд выхватил эти слова – хотелось их читать и перечитывать, а остальные – забыть, не смотреть, не видеть, не вспоминать.
И всё же придется, как ни фокусируйся на невинном начале.
...
При дневном освещении и солнечной погоде в помещении морга центральной больницы управления п/ящик № Н-240 произведено исследование трупа гражданки Колмогоровой Зинаиды Алексеевны 22-х лет для определения причины смерти и ответов на вопросы, указанные в постановлении.
