Когда «Красный лев» закрылся, мы все отправились в замковый лабиринт. Кто-то перелез через ворота, и, без конца натыкаясь друг на друга и хихикая, мы нашли дорогу в самый центр, где пили крепкий сидр и передавали по кругу косяк. Помню, как я смотрела на звезды, растворяясь в их бесконечной глубине, а земля ласково кренилась и покачивалась подо мной, словно палуба огромного корабля. Кто-то играл на гитаре. На мне были розовые атласные туфли на шпильках, которые я выбросила в высокую траву и не стала подбирать. Я казалась себе властелином вселенной.
Прошло около получаса, прежде чем я поняла, что остальные девушки ушли.
Еще через какое-то время, когда звезды давно скрылись за ночными облаками, сестра нашла меня в центре лабиринта. Как я уже говорила, она довольно умна. По крайней мере, умнее меня.
Она единственная, кого я знаю, кто может найти выход из лабиринта.
— Вы будете смеяться. Я записалась в библиотеку.
Уилл глазами изучал свою коллекцию компакт-дисков. Он развернулся в кресле и подождал, пока я поставлю напиток в держатель.
— Неужели? И что же вы читаете?
— Да ничего особенного. Вам не понравится. Обычные истории о любви. Но мне нравится.
— На днях вы читали мою Фланнери ОʼКоннор.
[48]
— Он отпил из стакана. — Когда я болел.
— Рассказы? Поверить не могу, что вы заметили.
— А что мне оставалось? Вы бросили раскрытую книгу. И я не мог ее подобрать.
— А!
— Так что не надо читать всякий мусор. Возьмите рассказы ОʼКоннор домой. Прочтите лучше их.
Я собиралась отказаться, но сообразила, что для этого нет причин.
— Хорошо. Я верну, как только дочитаю.
— Вы не могли бы включить мне музыку, Кларк?
— Какую?
Уилл назвал диск и кивком указал его примерное местоположение. Я полистала и нашла нужный.
— Один мой друг — первая скрипка в симфоническом оркестре. Он позвонил и сказал, что играет неподалеку на следующей неделе. Это произведение. Вы его знаете?
— Я ничего не знаю о классической музыке. В смысле, иногда папа случайно включает радио с классической музыкой, но…
— Вы ни разу не были на концерте?
— Нет. — (Его изумление казалось искренним.) — Ну, я ходила на «Уэстлайф».
[49]
Но не уверена, что это считается. Сестра предложила. Да, и я собиралась сходить на Робби Уильямса в свой двадцать второй день рождения, но чем-то отравилась.
Уилл посмотрел на меня так, как будто я несколько лет провела взаперти в подвале. Он часто так смотрел.
— Вы обязаны пойти. Он предложил мне билеты. Это будет чудесно. Возьмите с собой мать.
— Не выйдет, — засмеялась я и покачала головой. — Моя мать никуда не ходит. К тому же это не в моем вкусе.
— Как не были в вашем вкусе фильмы с субтитрами.
— Я вам не проект, Уилл, — нахмурилась я. — Это не «Моя прекрасная леди».
— «Пигмалион».
— Что?
— Пьеса, о которой вы говорите. Она называется «Пигмалион». «Моя прекрасная леди» — всего лишь ее незаконнорожденный отпрыск.
Я сердито посмотрела на него. Не помогло. Я поставила компакт-диск. Когда я обернулась, Уилл продолжал качать головой.
— Вы ужаснейший сноб, Кларк.
— Что? Я?
— Вы лишаете себя всевозможных впечатлений, потому что говорите себе, будто что-то «не для вас».
— Но это и правда не для меня.
— Откуда вы знаете? Вы ничего не делали, нигде не были. Откуда вам иметь хоть малейшее представление, что для вас, а что нет?
Откуда такому человеку, как он, иметь хоть малейшее представление, что творится у меня в голове? Я почти разозлилась на него за то, что он нарочно ничего не понимает.
— Ну же. Посмотрите на вещи шире.
— Нет.
— Почему?
— Потому что мне будет не по себе. Мне кажется… кажется, они всё поймут.
— Кто? Что поймет?
— Все поймут, что я белая ворона.
— А как, по-вашему, чувствую себя я? — (Мы посмотрели друг на друга.) — Кларк, где бы я теперь ни появился, люди смотрят на меня как на белую ворону.
Мы сидели молча, когда заиграла музыка. Отец Уилла беседовал по телефону у себя в коридоре, и откуда-то издалека во флигель доносился приглушенный смех. «Вход для инвалидов там», — сообщила женщина на ипподроме. Как будто Уилл принадлежал к другому биологическому виду.
Я взглянула на обложку диска:
— Я пойду, если вы пойдете со мной.
— Но одна вы не пойдете.
— Ни за что.
Мы еще немного посидели, пока Уилл переваривал мои слова.
— Господи, вы настоящая заноза в заднице.
— О чем вы не устаете повторять.
На этот раз я ничего не планировала. И ничего не ожидала. Я только тихо надеялась, что после фиаско на скачках Уилл еще в состоянии покинуть флигель. Его друг-скрипач прислал обещанные бесплатные билеты вместе с информационной брошюрой. До зала было сорок минут езды. Я сделала домашнюю работу: выяснила местоположение парковки для инвалидов, заранее позвонила в зал, чтобы прикинуть, как доставить кресло Уилла на место. Нас предложили посадить впереди, меня рядом с Уиллом, на складном стуле.
— Это самое лучшее место, — жизнерадостно сообщила кассирша. — Воздействие оркестра намного сильнее, когда сидишь рядом с ним, прямо в яме. Мне самой часто хочется там посидеть.
Она даже спросила, не прислать ли на парковку встречающего, чтобы проводить нас к нашим местам. Я побоялась, что Уилла смутит избыточное внимание, и вежливо отказалась.
Не знаю, кто больше нервничал по мере приближения вечера — Уилл или я. Я тяжело переживала неудачу нашей последней вылазки, и миссис Трейнор подлила масла в огонь, десяток раз заявившись во флигель, чтобы уточнить, где и когда пройдет концерт и что именно мы будем делать.
Вечерний ритуал Уилла требует времени, сказала она. Кто-то обязательно должен быть рядом, чтобы помочь. У Натана другие планы. Мистер Трейнор, очевидно, намерен провести вечер вне дома.
— Ритуал занимает минимум полтора часа, — сообщила она.
— И невыразимо нуден, — добавил Уилл.
Я поняла, что он ищет предлог никуда не идти.
— Я все сделаю, — выпалила я, прежде чем сообразила, на что соглашаюсь. — Если Уилл расскажет, что делать. Мне несложно остаться и помочь.
