Содеянное Софи Лефевр омрачает Лив всю поездку. Ей не дает покоя судьба Софи, жизнь которой, как она всегда считала, сложилась блестяще. Действительно ли та была коллаборационисткой? Что с ней сталось?
Официант везет по проходу тележку с напитками и сладостями. Но Лив настолько увлечена перипетиями судьбы этой девушки, что даже не поднимает головы. Мир, где тоскуют по пропавшим в лагере мужьям, умирают от голода, живут в постоянном страхе перед немцами, стал для нее реальнее своего собственного. Она словно чувствует запах дыма из трубы на крыше «Красного петуха», слышит звук шагов по рассохшимся половицам. Всякий раз, как она закрывает глаза, лицо девушки на картине превращается в испуганное лицо реальной Софи Лефевр, которую немцы заталкивают в грузовик и от которой отвернулась собственная семья.
Листы бумаги тонкие, пожелтевшие и сухие. Это письма Эдуарда к Софи, датированные тем временем, когда он был зачислен в пехотный полк, а она вернулась к сестре в Сен-Перрон. Эдуард пишет, что так сильно тоскует по ней, что иногда по ночам начинает задыхаться. Он рассказывает ей, что рисует ее сперва мысленно, а потом — в морозном воздухе. А жена в своих письмах ревнует его к этой воображаемой Софи, молится за него и одновременно бранит. Она называет мужа poilu.
[33]
Даже несмотря на трудности перевода, образ любящей пары получается настолько ярким, что у Лив перехватывает дыхание. Лив проводит пальцем по выцветшим от времени страницам, восхищаясь женщиной, вдохновившей мужа на такие слова. Теперь Софи Лефевр уже не просто пленительное лицо на портрете, а выпуклое, трехмерное изображение, незаурядная личность, живой — чувствующий и дышащий — человек. Женщина, которую волнуют чистое белье, нехватка продуктов, подгонка военной формы мужа, собственные страхи и разочарования. И Лив еще больше укрепляется в своем решении бороться за портрет Софи.
Лив берет две следующие страницы. Здесь почерк более убористый, а между страничками лежит подкрашенная сепией фотография Эдуарда Лефевра. Он строго Смотрит прямо перед собой.
Октябрь 1914 г.
Северный вокзал — это бушующее людское море, состоящее из солдат и рыдающих женщин, в воздухе стоит тяжелый дымный запах человеческого горя. Я понимала, что Эдуард не хотел видеть моих слез. Кроме того, разлука будет недолгой, об этом писали все газеты.
«Я хочу знать о каждом твоем шаге, — сказала я. — Не ленись делать наброски. И старайся получше питаться. И не делай глупостей: не напивайся, не лезь в драку, чтобы тебя, не дай бог, не арестовали. И возвращайся поскорее домой».
А он взял с меня обещание, что мы с Элен будем осторожны.
«Дай слово, если вдруг почувствуешь, что линия фронта смещается в сторону твоего города, то сразу вернешься в Париж, — сказал он, а когда я кивнула, добавил: — Софи, и не смотри на меня так загадочно. Пообещай думать в первую очередь о себе. Я не смогу хорошо воевать, если буду постоянно бояться, что ты в опасности».
«Ты же знаешь, что я сделана из очень прочного материала».
Он оглянулся, чтобы посмотреть на часы. Недалеко от нас пронзительно загудел паровоз. И толпу на платформе тут же окутали клубы вонючего дыма. Я приподнялась на цыпочки, чтобы поправить его синюю фуражку. Затем сделала шаг назад, чтобы лучше его видеть. Господи, какой человечище! Все остальные на его фоне просто пигмеи. Он на полголовы выше стоящих рядом мужчин, а военная форма только подчеркивает ширину его плеч. Я ощущала его присутствие на физическом уровне: при одном взгляде на него у меня замирало сердце. И все равно не могла до конца поверить, что он действительно уезжает.
Неделей раньше он написал гуашью на листе бумаги мой портрет. И вот теперь он похлопал себя по нагрудному карману. «Я забираю тебя с собой», — сказал он.
«И я тебя», — прижав руку к сердцу, ответила я; было ужасно обидно, что у меня нет его портрета.
Я огляделась по сторонам. Двери вагонов открывались и закрывались, люди тянули друг к другу руки, пальцы сплетались в прощальной ласке.
«Эдуард, не хочу видеть, как ты уезжаешь, — сказала я ему. — Я закрою глаза, чтобы сохранить твой образ и унести его с собой».
Эдуард кивнул. Он все понял.
«На прощание», — неожиданно произнес он, привлек меня к себе, облапив огромными ручищами, поцеловал долгим, страстным поцелуем. Крепко зажмурившись, я обнимала Эдуарда, вдыхала терпкий мужской запах, словно хотела пронести его, как связующую нить, через долгие дни разлуки. Я, казалось, только теперь поняла, что он действительно уезжает. Мой муж уезжает. И когда терпеть больше не оставалось сил, я, решительно сжав губы, вырвалась из его рук.
Все так же, не открывая глаз, чтобы не видеть выражение его лица, я схватила его за руку, а потом резко развернулась и стала протискиваться назад сквозь толпу.
Не знаю, почему мне тогда не захотелось проводить мужа до вагона. Теперь я жалею об этом буквально каждый божий день.
А вернувшись домой, я случайно полезла в карман и нашла листок бумаги, который он засунул туда, когда прижимал меня к себе. Небольшая карикатура на нас обоих. Себя он изобразил в виде медведя в военной форме, который обнимает меня, очень миниатюрную, с тонюсенькой талией и гладко зачесанными волосами. А внизу сделал приписку своим смешным, с завитушками, почерком: «До встречи с тобой я не знал, что такое счастье».
Лив на секунду закрывает глаза. Потом аккуратно складывает бумаги в папку. Ее мозг напряженно работает. Затем разворачивает фотокопию портрета Софи Лефевр, смотрит на ее улыбающееся лицо, лицо соучастницы. Нет, месье Бессетт, должно быть, ошибается. Разве может женщина, влюбленная в своего мужа, изменить ему, причем изменить с врагом? Нет, просто невероятно. Лив складывает фотокопию и убирает папку в сумку.
— Ну что ж, до Сент-Панкраса остался час езды. Как думаешь, ты нашла то, что искала? — сняв наушники, спрашивает Мо.
Лив пожимает плечами. Говорить ей мешает комок в горле. Черные как смоль волосы Мо разделены на зачесанные назад тонкие пряди, лицо, особенно щеки, молочно-белое.
— Ты нервничаешь по поводу завтрашнего дня?
Лив судорожно сглатывает и изображает некое подобие улыбки. Последние шесть недель она не может думать ни о чем другом.
— Учитывая, чего тебе это стоило, — продолжает Мо с таким видом, будто долго размышляла на эту тему. — Мне почему-то не кажется, что мистер Маккаферти хочет тебя подставить.
— Что?
— Я знаю кучу поганых, лживых людишек. Но он не из таких. — Мо задумчиво щиплет себя за палец и наконец говорит: — Мне кажется, что Судьба выкинула одну из своих грязных шуток и развела вас по разные стороны баррикад.
— Но он не должен был приходить ко мне ради картины.
Лив задумчиво смотрит в окно на предместья Лондона и снова чувствует комок в горле. Сидящая напротив пара в мишуре сидит привалившись друг к другу. Их руки сплетены.
