«Ух и завертятся мусорки, волки позорные! – смаковал он в мыслях свои будущие дела. – Есть, есть что взять, – перебирал он эти планы в своей памяти».
Не прошло и месяца, как относительно спокойная жизнь нескольких областных УГРО была нарушена целой серией громких дел. Полетели головы ментовских начальников, опера носились по городам, высунув языки, как бешеные псы, исходя пеной. Но ни следа, ни зацепки. А дерзкие налеты, иногда средь бела дня, следовали один за другим.
Разросшаяся банда Князя – такую кличку дал ему Храм – не оставила без внимания и Белокаменную, заставив засуетиться следователей московской прокуратуры и муровских оперов. В Марьиной Роще поставили на ножи нескольких авторитетных воров. Произошел властный передел московского уголовного мира. На криминальном небосклоне Москвы появилась, взявшаяся непонятно откуда, новая кровавая звезда. «Князь!» – разносились слушки от одной приблатненной хавиры
[24]
к другой, подобно свистящему шороху смерти. И мелкоуголовная шушера с трусливым восторгом прислушивалась к этим россказням, как гиены в зоопарке, из своих сумрачных и вонючих клеток угрюмо разглядывая мощную горделивую поступь, слыша громоподобно-жуткий львиный рык. Князь! Страшно.
По всем злачным местам столицы и в периферийных областях, где происходили, подобно обвалам, ограбления и налеты на инкассаторов, склады, крупные магазины, сберкассы, рысачили и вынюхивали сексоты, стукачи различных мастей. Но только – слухи, слухи, слухи…
Старик Храмовцев расцвел, перебрался в Москву. Помолодел. Только глаза продолжали сверкать еще более жуткой, ничего не принимающей и не прощающей беспощадностью хищного зверя в бесконечном стремлении насытить свою утробу.
Рановато порадовался старик. Ему бы придержать молодецкую прыть своего воспитанника и не дразнить гусей. Но, как говорится, жадность фраера сгубила. Мало, все мало.
А НКВД – серьезная контора – своих спрятавшихся врагов по всему миру, если приказывала партия, находила и карала. И чекисты протянули «чистую» руку помощи своему младшему брату или сестре – кто поймет половую принадлежность милиции, все равно под одной крышей ходят. И названьице по себе выбрали – внутренние органы. Что там у нас в природе во внутренних органах?.. Вот то-то. Не тронь – и вонять не будет. А Храмовцев перестарался – затронул. Ну и как водится…
В общем, занялись Князем серьезные люди на государственном уровне. Приказ с самого верха. Подставы следовали за подставами, западня за западней. Приходи, дорогой, грабь – бесплатный сыр в мышеловке. Никогда еще на поимку одного уголовного преступника не затрачивалось милицией и службой безопасности столько людских и материальных ресурсов! И в результате: «Как веревочке ни виться, все равно совьется в петлю»
[25]
.
– Ну куда, куда Муравей делся? – Илья Угрюмов, скрипя зубами, вышагивал по комнате, едва сдерживая свой бешеный порыв. – Как в воду канул! Слушай, Лопата, он часом не мог загнуться у старика Храмовцева? Удавил бы, суку…
– Нет, рана зажила хорошо. Он со дня на день должен был прийти в себя. Правда, ранение в голову… Хотя и касательное… – Лопатин на мгновение задумался. – Мозг – штука серьезная. Всякое может быть. Нет-нет… – пробормотал как бы про себя Евгений. – Все рефлексы в порядке, я проверял не раз. Обязан выжить – или грош мне цена как врачу. Здесь что-то другое… Если узнаем, почему он скрывается, узнаем причину – почему он исчез, только тогда найдем. Более четырех месяцев ни слуху ни духу. Значит, причина очень серьезная!
– Нужно еще раз наведаться к Фридману, – решительно произнес Угрюмов. – Хватит этому старому жулику прятаться за незнанием. Одни отговорки за другими, обещания все узнать со дня на день… Старые еврейские штучки! Надоело! Нужно браться за него серьезно! Деваться этой сволочи некуда – он не бросит на старости лет все нажитое, не станет рвать свои наработанные связи и уходить в подполье. У него – весь резон заложить своего бывшего подельника.
– Что ж: сказано – сделано! – подвел черту Лопатин. – Сразу сейчас и поедем. Фридман домосед. Как паук сидит, за ниточки дергая, а к нему мелкая шушера сведения приносит да ворье через посредников его долю от различных операций передает. А он сам для милиции – чистенький. Старичок-пенсионер. Наводчик, старая сволочь!
Ни угрозы, ни оплеухи (сильно и больно старика не ударишь – помрет еще, старый мерзавец) на Фридмана не действовали. Бывалый урка, да и школу у князя Муравьева прошел неплохую. Он прекрасно просчитывал ходы противников и, понимая свою нужность, не спешил делиться даже теми крохами знаний, или даже скорее – подозрений, которые держал в себе. Именно на информации, которой обладал он и не обладали другие, на умении систематизировать, казалось бы, совершенно разрозненные факты и путем глубокого анализа выстраивать из них стройные ряды силлогизмов, – именно на этом и держалось его дело, приносящее немалый доход.
Сейчас из разрозненной, обрывочной информации, поступающей к нему из различных источников, он сделал определенные выводы. И теперь он уже не догадывался, а был уверен: кто такой авторитетный вор Князь и кто за ним стоит. Одного только он не мог понять: почему Муравьев пошел на это? По всему, этого не должно было случиться – не того масштаба наследник Николая Михайловича, его бывшего шефа, образ которого в былые годы заменял ему, убежденному атеисту, икону. Были у Самуила Яковлевича некоторые догадки о нынешнем местонахождении Храмовцева. Информация о серии неудач, постигших банду Князя, коснулась и его ушей. Он нисколько не удивился тому, что после серии крупномасштабных операций почти все подельники Князя переселились из своих хавир на нары, но сам Князь растворился, как туман в яркий полдень. Одно слово – Муравьев! И Храмовцев тоже исчез. Как и не было его. Затаился.
Но только какой резон было Фридману делиться информацией с этими залетными фраерками?! Да что они могли сделать с ним, со стариком! Сразу видно – интеллигенция. Они могли олухов-ментов лошарить, а не его – старого каторжанина. Кишка у них тонка к решительным мерам. Интеллигенты-моралисты, мать их! Вот Муравьев, весь в папашу, мигом бы расколол его. Не человек – волк!
Но впервые за много лет подвела Самуила Яковлевича тысячелетняя еврейская мудрость, таившаяся в его черных и блестящих, как маслины, с хитрой сеткой морщин вокруг них восточных глазах.
Это он понял тогда, когда его домочадцев затолкали в отдельную комнату (спасутся или нет – их проблема). На его глазах разбили несколько реликтовых античных ваз, которым не было цены, причем пришедшие явно понимали ценность этих произведений искусства. После этого невысокий и поджарый мужчина в элегантном, сидевшем, как на лорде, костюме, не задумываясь, облил его – старика, привязанного к стулу, бензином. А затем обильно полил остатками и всю квартиру. После чего, явно рисуясь, как показалось Фридману, он, став у входа, холодно спросил:
– Ну так что, Самуил Яковлевич? Я вам выбора не оставляю, так как сгореть в огненном смерче – это не выбор. Напрягите свою память, свои мозги, свои способности… Выложите нам всю информацию, а также свои предположения. У вас же богатый опыт и, я слышал, волшебная интуиция! Так воспользуйтесь ими! Считаю до одного – и адью.
