Для друзей до сих пор оставалось непонятным: что заставляло подчиняться этому амебно-рыхлому и пустому существу окружавших его людей. Но тем не менее бой остановился. Пришедший в себя Михаил, зажав сорванной грязной рубашкой кровоточащую и страшную на вид рану плеча, пошатываясь, привстал с колен. Оперевшись на застывшего в боевой стойке на полусогнутых, похожих на громадные стволы деревьев ногах Евгения, яростно ощерившего белые зубы и держащего в каждой руке по мечу, Муравьев что-то прокричал по-китайски. Начался торг.
Необъяснимое везение помогло им выбраться из этой передряги. Получив четырех лошадей и установив между одной парой кобыл носилки, где поместили раненого Михаила, прихватив продукты и взяв в заложники потерявшего от страха всю свою помпезность тухао, они выехали из крепости.
В какие только переделки они не попадали за это время! Покорные, униженные и обобранные своими господами крестьяне тем не менее постоянно передавали о них информацию хунгузам, рыскающим по этой местности в поисках своего предводителя. Века, даже тысячелетия рабства пустили в душах этих людей такие корни, что, по-видимому, они уже рождались с прочно выработанной психологией рабской покорности, за горсточку риса уродуясь на полях и размножаясь на благо своего господина. И даже когда их хозяин, угнетавший и отбиравший у них последнее, унижавший их жен и дочерей, попал в тяжелое положение, они пытались его выручить иногда даже ценой собственной скотской жизни.
Люди холопского звания,
Сущие псы иногда.
Чем тяжелей наказание,
Тем им милей господа,—
прокомментировал очередную стычку с этими несчастными Блюм, цитируя стихи Некрасова.
– Да-а… Рабство – категория интернациональная. Слава Богу, в нашей стране оно все-таки прижилось меньше, хотя быдла тоже хватает, – ответил ему Евгений, презрительно сплюнув в сторону мертвого тухао, погибшего в этом столкновении.
Лопатин прикрывался им от летевших в них со стороны крестьян булыжников, один из которых и попал в висок заложника. Тот лежал на липкой после дождя, желтой глинистой земле с глупой улыбкой на несуразно повернутой голове. На его идиотском лице даже печать смерти выглядела по-идиотски.
Со смертью этого урода преследования хунгузов, к которым присоединилась и муниципальная милиция, не прекратились.
Друзья неслись на юг, попадая в засады, уходя от погони. Их травили как хищных волков. Но самым страшным было смертельно тяжелое состояние их друга.
Пуля, выпущенная из допотопного ружья, внесла какую-то заразу. У Михаила началась гангрена. Он практически все время был без сознания, лишь изредка приходя в себя. На коротких привалах Лопатин, делая перевязки, глядел на опухшее багрово-фиолетовое плечо друга и от бессилия скрипел зубами, понимая, что даже в стационарных условиях крупной европейской клиники практически любая операция такого больного была обречена на провал. Багровое воспаление расширялось от раны, захватывая плечо, шею, и приближалось к области сердца.
Было только одно утешение: твердая уверенность Михаила в том, что в монастыре его учитель Фуцзюй спасет ему жизнь.
– Мы потеряем его… – беспрестанно твердил Лопатин сумрачному, сурово молчавшему Блюму. – Быстрее! Мы потеряем его! – рвался он вперед, нахлестывая коней.
Позднее, перепоручив пылающее жаром тело Михаила монахам, Лопатин, получив заверения их будущего учителя, внимательно осмотревшего и ощупавшего больного, что все будет в порядке, признался Блюму, что его нигилизму приходит конец.
– Невозможно, – горячо твердил он ему, – вдвоем, не зная языка, с раненым другом на руках, отбиваясь от погони многочисленных врагов, не заблудиться, пройдя около тысячи километров, скрываясь в горах, питаясь чем попало, все-таки найти не только горы Суншань, но и монастырь… Я не верю в чудеса, но факт остается фактом! Люди с такими ранами гибнут в течение нескольких суток в больничных условиях. А Михаил не только выдержал все тяготы пути, что само по себе противоестественно в его положении, но еще при этом мы узнаем, что он должен выздороветь. Простым везением эти факты объяснить нельзя. Прав был Михаил: нам, европейским медикам, есть чему поучиться у этих монахов.
– И не только медикам! – подлил масла Блюм. – Коли попали сюда – нечего попусту терять время. Тем более что Фуцзюй дал понять, что излечение Михаила – процесс длительный… Если он согласится стать нашим наставником на это время, я буду счастлив.
Прошло сорок дней. Сорок дней жесткого поста на одной воде.
Отраженные блики реки, насквозь пробитой зарей, играли на лицах двух послушников, склонивших бритые головы на исхудалых шеях в почтительном поклоне перед монументально суровой фигурой учителя.
– Вы прошли очищение души и тела. Встаньте! – Учитель поднял их жестом. – Вот ваша пища на сегодня, – он указал рукой на склон реки Сяосихэ, протекающей вблизи монастыря, густо поросший земляникой. – На сегодня – десять ягод, в течение дня по одной. Не глотайте. Пусть каждая ягода растворится во рту, как в ней самой растворились солнечные лучи, наполнившие ее живительной силой.
Не прошло и десяти минут после первой ягоды, как тела послушников почувствовали прилив энергии, похожий на взрыв цвета солнца. В покое незамутненного мыслями сознания вспыхнула радостная искра жизни, и окружающий их мир озарился новыми яркими, светлыми красками и звуками – ощущениями, потерянными ими еще в раннем, безоблачном детстве.
Евгений и Александр, сидевшие на пятках напротив учителя, услышали звук, подобный шелесту легкого ветра в весенней траве.
– Закройте глаза и слушайте тишину.
Вокруг них с радостной разноголосицей хрустально звенел Мир, чистыми струями звуков омывая их души. Медленно, но неумолимо в их обновленно-оживающее его проникало Знание.
Глава 9
Сегодня комплекс упражнений заканчивался отработкой стиля леопарда, где упор делался на развитие физической силы. Он считался «жестким» стилем. После размашистых, рвущих движений предплечьями, подобных ударам хвоста разъяренного животного, сотрясаясь от силы, с крепко сжатыми кулаками, с пальцами, подобными медным крюкам, после гигантских прыжков с подъемами и опусканиями в невысокой стойке, друзья приступили к медитации.
Уже восстановив дыхание, они заканчивали упражнения, успокаивая сознание, когда к ним подошел Фуцзюй.
– Ми-шу выздоровел, – сказал он.
На его невозмутимо гладком, но суровом лице, несмотря на внутреннее глубокое удовлетворение, не дрогнул ни один мускул.
– Пошли, – он приглашающе махнул рукой и направился в гору, прихватив принесенную с собой плетеную корзину с плотно подогнанной крышкой.
Недалеко от вершины, на небольшой площадке, окруженной с трех сторон высокими глыбастыми скалами из вулканического туфа, они остановились.
– Сосредоточьтесь, это смертельно, – предупредил их учитель, не вдаваясь в подробности.
