– Комнаты есть на ночь? – спросил я, разглядывая барабанящие по стойке толстые пальцы хозяина постоялого двора.
– Серебряный, – ответил хриплый бас, и мне под капюшон заползло сизое облачко табачного дыма. – Или шесть «пятерок».
– Недешево.
– У меня только двухместные. Найдется желающий на вторую койку – снижу до четырех пятерок.
– Не нужно, плачу восемь, и комната моя целиком, – я вынул из разгрузки рожок.
– Э, нет, – погрозил палец. – Из примкнутого.
– Хм. Наебывают часто?
– Да, знаете ли, бывает. То порох сырой, то капсюли гнилые.
– Лады. Из примкнутого так из примкнутого.
Я рассчитался и забрал ключ.
– Направо. Четвертая дверь. Сортир под боком.
– А первые три заняты?
– Завтра освободятся. Надо?
– Нет, просто близость к уборной смущает.
– Сортир чистый, – пробасил хозяин мне вслед слегка обиженно.
Комната – квадрат три на три – имела минимальный набор мебели: два топчана с соломенными матрасами и подушками, покрытыми самотканым бельем и байковыми одеялами; две тумбочки, два табурета, небольшой стол и рукомойник. Типичная для подобных заведений обстановка. Полноценная гостиница здесь бы не окупилась. Поток народу в селах маловат, а на постой в свои дома люди пускают чужаков крайне неохотно. Так что постоялый двор – единственное приемлемое решение. Чаще всего он представляет собой пристройку к избе, а то и к сараю, на три-четыре комнатушки. Чтобы переночевать и привести себя в порядок – места вполне достаточно. Кроме того, чем меньше комната, тем меньше затрат на отопление. Внешние стены обычно не слишком толстые, а уж внутренние и подавно.
Первое, что я сделал, заперев дверь, – достал из вещмешка кружку и, усевшись на топчан, поставил ее между стеной соседней комнаты и своим ухом. Так просидел около двух часов. Соседи мне попались немногословные. Побрюзжали о недосушенном табаке, что продал местный бакалейщик, обсудили достоинства некой Нюрки из пивной, и только под ночь разговор завернул в интересующее меня русло.
– Завтра в дорогу, – вздохнул первый. – Как думаешь, выгорит?
– Самим бы не выгореть, – ответил второй.
– Да ладно, Ткач – мужик надежный, по-глупому рисковать не станет.
– Хорошо, если так.
– Я вот все думаю, – продолжил первый мечтательно, – как там оно? Интересно, высотки уцелели? А башня Останкинская? Я на фотографиях видел – ух, красотища. Это ж надо такое построить. Даже в голове не укладывается.
– Нет там ничего, – отрезал второй. – Пустыня. Кратеры от взрывов, а между ними горы кирпично-бетонного лома и машины, в комки фонящего железа сплавившиеся. Если осталось что – только на окраинах. Я слышал, пекло такое было – аж река выкипела.
– Москва-река?!
– Ну.
– Брехня. Она ж не вся в городе, хрен знает откуда течет. Это надо было по всему руслу бомбить, чтоб выкипела. Брехня, к гадалке не ходи.
– Почем купил, потом и продаю.
– Кто наплел?
– Славик Хазар.
– Нашел, кому верить. Он дальше Владимира сроду не был.
– Говорит, кореш сам лично по дну прохаживался и монетки собирал.
– Ну да. Кореш известного брехуна – это, конечно, авторитет. Ты сам-то головой подумай. Какие, на хер, монетки? Там, наверное, ила и грязи такой слой, что катер не найдешь. Монетки, бля…
– Че ты разошелся? Может, и спизданул малость. Но река выкипеть вполне могла, я считаю. Одна ракета, и русло на хуй. Потекла речка в обход города, а что в черте осталось – облаками ушло. Ты вот под Тамбовом не бывал? А я бывал. И не понаслышке знаю, во что железнодорожные вагоны после термоядерного жара превращаются. Да что там вагоны? Рельсы каленые как масло тают. Помню, еще оплавок со шпалы подковырнул – кругляшок такой, как речная галька, только не камешек, а сталь – и в карман положил, на память. Хорошо – умные люди заметили вовремя, вразумили дурака. Вроде обошлось.
– Что обошлось?
– Все обошлось – зубы не выпали, башка не облысела, хрен работает, кожа язвами не покрылась, собственными кишками не испражнялся. Фонят они очень, Сережа, железяки эти. Нет, конечно, и от земли потрескивает, и от кирпича, но мало. А вот металл лучше стороной обходить, да-а-альней стороной. Чего взгрустнул-то? Небось на каруселях думал покататься? – второй собеседник весело хохотнул. – Эх, молодежь.
– Да, дела… – протянул первый. – А живность там водится какая-нибудь?
– Кто ж его знает? Вообще, я слышал, что в сильно зараженных местах жизни нет. Но…
Диалог прервался, за стеной послышалась возня.
– Что это? – спросил первый с придыханием.
– А сам-то как думаешь?
– Челюсть. Собачья?
– Почти угадал. Крысиная.
– Да ладно!
– Я и сам бы не поверил, если б собственными руками не отрезал ее от свежего трупа.
– Под Тамбовом?
– На самой окраине. До первой воронки меньше километра оставалось. Вначале тоже подумал – собака, а пригляделся – нет. Туша-то сильно поеденная валялась, черепушка раздавлена, но лапы крысиные с собачьими разве что слепой спутает.
– Это сколько ж в той животине было? Килограмм пятнадцать-двадцать?
– Вроде того. При этом ей и кушать нужно немало. Значит, есть на чем вес такой нагуливать.
– Да ее саму кто-то схарчил.
– То-то и оно, – второй ненадолго умолк и снова заговорил, понизив громкость: – Знаешь, никому раньше не рассказывал, но там, в Тамбове, я видел еще кое-что.
Снова воцарилась тишина. Я, припав ухом к кружке, живо представил, как в предвкушении очередной тайны у первого собеседника расслабляются мышцы лица и челюсть медленно оседает на грудь.
– Так вот, – продолжил второй, – когда мы проходили мимо железки, среди искореженных товарных вагонов дважды мелькала тень. По очертаниям – человеческая. А фон там – мама, не горюй. Вблизи, конечно, не замеряли, но если показания счетчика с расстоянием соотнести да результат прикинуть, выходит, что радов триста-четыреста словить проще, чем найти шлюху в борделе. Такая доза – это лучевая, и похороны через месяц-другой. А если задержаться в том металлоломе подольше, можно и за тысячу поймать. Это уж лучше сразу пулю в жбан. Иначе – рвота, жар страшный с бредом, кровавый понос и мучительная смерть в течение двух недель.
– Ну? – вопрошающе произнес первый после нескольких секунд бесплодного ожидания.
– Что «ну»?
– Дальше-то чего было?
– А ничего. Мимо пошли. Ты, Сережа, все-таки туговат на голову, только из снайперки своей шмалять и умеешь. Я ему про человека в очаге радиации, а он: «Чего дальше?» – передразнил второй. – Сам факт тебя не удивляет?
