Сам Меншиков делал все, чтобы побыстрее отбросить шведо-саксонцев вспять. Принимал участие едва ли не в каждой стычке, если успевал туда примчаться, много раз руководил сам засадными операциями, помогал Кабанову планировать дальнейшее – словом, буквально кипел от переполнявшей его энергии. И такой же точно энергии он ждал от Паткуля.
Если Паткуль и собирался кому помогать, так это отнюдь не непосредственному начальнику или кому повыше. Напротив, он по-прежнему был готов сделать все, чтобы русские не увидели больше этих земель. Но только как это сделать?
Оба полка из местных уроженцев отпадали. В них служили те, кто искренне связал свою судьбу с Россией, и подбить их на выступление против новой родины было невозможно. Уж это Паткуль прекрасно понимал.
Его собственные единомышленники почти все остались в Риге, и теперь никто не мог сказать, живы ли они. Те немногие, кто в силу разных обстоятельств оказался за пределами крепостных стен, с готовностью кивали на призывы поговорить со знакомыми и соседями, но каждый раз после встреч лишь старательно разводили руками. Мол, ни о каких саксонцах бароны даже слушать не хотят.
Может, врали, а сами не решались на откровенный разговор. Донесут – и тогда не миновать дыбы. На этот счет никто не обольщался.
А то и еще хуже. Втайне решили для себя, что от добра добра не ищут. Лучше находиться в составе сильного государства, которое само верных подданных не обидит и от других возможных обидчиков защитит.
Дошло до того, что Паткулю некого было послать с донесением в саксонский лагерь о местоположении русского. Послать же было необходимо. При всех несомненных военных дарованиях Командора и хорошей подготовке войск ничто не компенсирует численного перевеса союзных армий. Уж Паткуль-то был прекрасно осведомлен, сколько русских полков вызывали головную боль у осаждающих. А в придачу к ней – урчание в полупустых желудках.
В итоге пришлось прибегнуть к помощи одного из слуг, полунемца-полушведа Отто. По крайней мере, Паткуль доверял ему настолько, насколько вообще можно доверять слуге.
При расставании помощник губернатора особо подчеркнул, что записку надо передать исключительно саксонцам и ни в коем случае не отдавать шведам. Если же случится худшее и Отто встретится с русскими, тогда листок бумаги требуется уничтожить.
Слуга флегматично кивнул в ответ, мол, все понял.
Теперь оставалось ждать результата. И, как в первом случае, по возможности обезопасить себя.
Но расшалившиеся нервы не позволяли думать об укрытии. Прятаться, не ведая в очередной раз, как обернутся дела, казалось невыносимым. Тем более, по замыслу Паткуля, командовавший саксонскими войсками Флеминг вряд ли захочет делиться честью победы с союзниками. Вернее всего, он приложит все усилия, чтобы вывести из лагеря свои войска. А раз так – то, чем прятаться, лучше, напротив, устремиться ему навстречу. Тем более Паткуль, будучи в русском лагере лицом известным, мог бы помочь саксонцам подойти к русским укромными тропами, а при удаче еще и обвести вокруг пальца часовых.
После долгих раздумий и колебаний Паткуль решился. Под первым попавшимся предлогом он выбрался на волю, якобы навестить союзников из числа местных помещиков, а сам направился к небольшому поселку Икскюль, находящемуся как раз на пути из Риги. В крайнем случае, если в числе нападавших окажутся шведы, всегда можно выдать себя за местного жителя: вряд ли кто из шведских офицеров знал его в лицо. А солдаты даже фамилии наверняка не слышали.
Что им, больше делать нечего, как все фамилии подряд запоминать?
– Ваня, смотри, куда это он намылился?
– Кто? – так же тихо, чтобы голоса не разносились дальше тщательно укрытого секрета, переспросил напарник.
Но в следующий момент он уже увидел сам.
– Это же Паткулев слуга!
Две пары глаз внимательно следили за одиноким всадником.
Услышав отдаленный перестук копыт, к ним присоединился старший секрета, до того отдыхавший с остальными солдатами. Если простое лежание в укрытии можно считать отдыхом.
В поздних предутренних сумерках последний раз мелькнула тень, и лишь позвякивание сбруи пару раз нарушило тишину.
– Докладайте.
Сержант, как и большинство солдат в секрете, был ветераном гвардейских егерей. Тех, кто гордо именовал себя кабанятами. Это теперь, когда полк стал одним из самых прославленных, почти половина нового пополнения состояла из дворян. Но молодежи было еще служить и служить до лестного прозвища.
Ему в двух словах сообщили об увиденном. Отдельно добавили свои подозрения. Сержант, совсем еще не старый, – среди егерей вообще не было стариков, ибо для тяжелой службы набирались лишь молодые, – раздумывал лишь несколько мгновений.
Весь секрет, полдюжины человек, уже успел собраться, почуяв неведомым образом, что их тайное пребывание здесь принесло толк.
– Семен и Василий, хватайте лыжи и дуйте за ним вслед. Токмо осторожно. Не вас учить.
– Можно мне? – Единственный новик в секрете, Петр Марков, дворянский сын, посмотрел на сержанта с юношеской надеждой. И даже добавил совсем не по-военному: – Я смогу, Козьма Митрофаныч. Честное слово…
Сержант чуть скривился. Лестное обращение по отчеству его не тронуло. В армии важнее звание, чем происхождение. Но молодой Марков успел принять участие во взятии Нарвы, да и в последних сшибках зарекомендовал себя весьма неплохо. Наверное, сильно помогало то, что новик с детства был заядлым и умелым охотником. Да и втроем сподручнее.
– Ладно. Действовать осторожно. Ежели впрямь к шведам едет, то перво-наперво одного пошлите сюда, предупредить. Сами же наблюдайте, не выйдут ли шведы из лагеря. И сторожко, сторожко. Чтобы он ни сном ни духом. Действуйте.
Несколько мгновений, и трое солдат, облаченных в белые маскхалаты, легко и проворно устремились по следу.
Зима была снежной. Повсюду в лесу громоздились сугробы. При таком раскладе лыжник всегда сумеет догнать конного. А вот конный лыжника – еще вопрос.
Сержант взглянул на оставшихся и кивнул:
– Давай, Ваня, в лагерь. Пущай подбросят кого-либо. Негоже на посту втроем оставаться.
Обстановка в стане осаждающих явно оставляла желать лучшего. Осадная артиллерия не прибыла. Как теперь стало ясно, была перехвачена по пути. Взять без нее первоклассные крепости нечего было и думать. Тут впору отступить, чтобы получше подготовиться, и уж тогда попытать счастья сначала. По мнению же саксонцев, так вообще лучше больше не пытаться. Жалованья все равно не платят, а голодать непонятно за что…
Отношения между двумя армиями ухудшились. Саксонцы вообще не рвались воевать. Но и шведы были злы от голода и неудач и теперь во всем стремились обвинить союзников. Не выставлять же главным виновником собственного короля! Тем более он по-честному делит с армией все трудности. А где саксонский курфюрст, он же – польский король? Где?!
