По возвращении же в Пор-де-Пэ Командор во всеуслышанье заявил о долгожданной свободе. Потом добавил: отныне Ардылов должен решать, оставаться ли со своим бывшим хозяином на правах наемного работника или начинать самостоятельную деятельность.
Оставаться одному Ардылову не хотелось. Других ведь тоже Командор силком не удерживал. Кого же держаться в мире, коль не своих? Вместе даже чувствуешь себя по-иному, основательнее, защищеннее. Даже отдыхать в компании бывших современников и то приятнее. Один раз Ардылов этого не понял и сглупил, но больше не собирался.
И все равно свобода была приятной. Раб он и есть раб, даже при самом добром хозяине. Для свободных людей существо если и одушевленное, то лишь ненамного больше кобылы. Как ни плюй на отношение окружающих, все равно всеобщее презрение давит к земле ощутимым гнетом.
На плантации хоть вокруг были такие же рабы, которые привыкли к своему положению, принимали Владимира как своего, а тут – ни то ни се…
Единственным минусом было то, что Ардылов на радостях запил. Он умудрялся выпивать и раньше, благо аппарат давно наловчился собирать из любых подручных материалов, но там хоть сдерживал страх перед наказанием. Тут же какой страх? Воля!
Напрасно племянница пыталась удержать, грозилась пожаловаться Командору. Володя покорно кивал, обещал, что больше не будет, а на следующий день надирался опять.
Вся-то разница – иногда он бывал просто хорошо вмазавший, а иногда вообще не вязал лыка. Но, как ни странно, при этом умудрялся еще и работать. Данные Кабановым заказы выполнял своевременно, иногда еще что-то делал на стороне (воля!), хотя Командор теперь расплачивался за каждое заказанное изделие, да и от картахенской добычи кое-что отстегнул. Не так, как остальным, но те были в доле с самого начала и получали положенное по договору. Ардылову же Кабанов заплатил из своих средств.
В этот вечер Володя был пьян в умат. Или вусмерть. Даже до собственной конуры дойти не сумел и повалился в кустах у самого дома. Или чуть в стороне от него.
То ли снилось ему, то ли грезилось, будто лежит он на корабле, и корабль тот раскачивает крутая морская волна. Не раскачивает – вертит, грозит опрокинуть, и приходится напрягать все силы, чтобы утихомирить качку, не погубить судно, людей и груз.
Совладал, одолел. Корабль перестал опрокидываться, хотя шатало его еще грозно. Понятно: не суша.
Но если кипит шторм, почему кто-то спокойно разговаривает рядом? Словно никакой опасности нет.
Ардылов попытался прислушаться к разговору.
В ушах шумело, и раньше слов Владимиру удалось разобрать интонацию.
В одном голосе явно звучала тревога. Его обладатель боялся, и боялся так, что сердце моряка невольно забилось сильнее. Может, судно уже дало течь?
Но тут заговорил второй, и сразу несколько отлегло. Никакого страха, спокойная деловитость, разве что с нотками угрозы, но не из-за положения, а по отношению к собеседнику. Чтобы не паниковал раньше времени. И еще чуточку обещаний, явно о том, что все будет непременно хорошо.
– Но как я это сделаю? Как? – воскликнул первый из говоривших. Не то воскликнул он тихо, не то виноват был бушующий шторм, но Ардылов едва разобрал слова.
Но каким-то образом разобрал, даже понял, что говорят на ломаном английском. На таком, на котором умел с грехом пополам изъясняться и сам Володя.
И еще голос показался знакомым. Хотя как раз тут ничего удивительного не было. Мир не настолько велик, тем более корабельная палуба. Раз вместе вышли в море, то знать друг друга должны.
Снова заговорил второй. На этот раз Ардылов ничего не понял. Если бы разговор шел на русском!
– Он надолго не уходит. Два часа, и возвращается, – слова первого вновь были ясны.
Но кто же это? Голос настолько знаком, будто слышишь его едва ли не каждый день. Лишь вспомнить никак не удается. И вертится в памяти, да все вдалеке, вдалеке… И что возвращается каждый раз? Штормовой шквал? Но неужели рейс длится так долго?
– Если хочешь жить хорошо, то найдешь способ, – второй говоривший, тот, который был поспокойнее, тоже стал вдруг понятным.
Значит, все-таки корабль в опасности. А жить… Жить хочет каждый. Только почему тогда никто не вспоминает о Володе?
Ардылов хотел напомнить о себе, что он здесь, только не может встать, однако говорить, оказалось, он тоже не мог. Изо рта не вырвалось даже сипа.
Обидно! Только стал свободным, начал жить, как все люди, – и вдруг погибать позабытому, незамеченному…
От жалости к себе он пропустил реплику неузнанного знакомца.
– Нет, – как-то издевательски-протяжно отозвался на нее собеседник. – Не сделаешь – тогда несдобровать.
Правильно. Если каждый делает все, что в силах, то никакой шторм не страшен. Значит, должен делать и я. Вот если бы суметь встать!..
– Мы достанем везде, – вновь донеслась реплика второго. – Так что думай. Хорошо жить – или страшно умереть.
Показалось, но после последней фразы прозвучал короткий смешок. Словно после остроумной шутки.
– Ладно, – наконец согласился знакомый. – Я слышал, через неделю он пойдет на Тортугу. На пару дней. Если будете рядом… Но меня тогда заберите. Он же все равно узнает, а тогда…
– Заберем. Обещали уже.
Хотят уйти на шлюпке. Кранты! Но почему через неделю? И Тортуга. Мы рядом с ней?
– Через восемь дней мы будем ждать тебя там же, – подытожил второй. – А теперь я пошел. Я ведь рискую больше некоторых. Если узнают…
Голоса стали удаляться. Одновременно море почти успокоилось, перестало раскачивать корабль, и Ардылов неожиданно для себя провалился в сон.
Очнулся он ближе к утру. От холода. Тело тряслось, словно надеялось согреться от тряски, во рту было погано, в мышцах гнездилась слабость, и что-то больно впилось в спину.
Ардылов осторожно завел руку назад и обнаружил там какой-то сучок.
Значит, не на корабле, понял он. Глаза постепенно привыкли к мраку, который не могли рассеять ни далекие звезды, ни едва нарождающийся серпик луны.
Вокруг были кусты. Владимир приподнялся и чуть в стороне углядел темную полосу забора, а еще дальше – что-то похожее на дом.
Ноги слушались плохо, пошатывало, однако это был явно дом Командора, в котором жил и Ардылов.
Похоже, малость перебрал, вздохнул моряк. Это может случиться с каждым. Не беда.
С трудом удерживая равновесие, дрожа от смеси холода и похмелья, Ардылов потихоньку доковылял до двери.
Из соседнего флигелька, где жили инвалиды, кто-то выглянул, но узнал идущего и помянул черта.
Пригрезится же! Шторм, корабль, разговор. Нет, надо бросать пить, пока не допился до белых коней, подумал Ардылов, перед тем как провалиться в сон.
