«Погоди, Глеб, не спеши. Выстрелить ты всегда успеешь, — подумал Сиверов. Он представил, что произойдет, если сейчас он нажмет на спусковой крючок. — Если я прицелюсь повыше, чтобы не зацепить женщину, Омару череп разнесет на части. Разлетятся мозги. Завизжит обрызганная кровью женщина, начнется паника.»
Глеб плавно перевел прицел на выход из амфитеатра, он был перекрыт тройным кордоном президентской охраны, ОМОНа и армейского спецназа.
«В зале пять тысяч зрителей, женщины, дети. Все рванут к выходу, охрана — к сцене. Стоит упасть хотя бы одному человеку, как начнется свалка», — Глеб тяжело вздохнул и вновь перевел прицел на Омара, тот лениво попивал сок из бумажного пакета. — У тебя сегодня праздник, афганец, — беззвучно произнес Сиверов, — но завтра я до тебя доберусь.»
Он спрятал винтовку в тайнике и, повиснув на перекладине, разжал пальцы. Под ногами хрустнула заброшенная кем-то сюда пивная жестянка.
Глеб выбрался из конструкции не замеченным никем.
— Завтра, все откладывается на завтра, — успокоил он себя и решил остаток вечера просто погулять по городу.
ГЛАВА 6
Фима Лебединский день открытия фестиваля «Славянский базар» из принципа провел дома. Он даже не вышел в магазин, чтобы купить хлеба.
«Не хотят видеть меня на празднике, что ж, тогда и я не хочу их видеть!»
Он слышал, как играла в амфитеатре музыка, видел взмывающие в небо огни фейерверка. Ему не давали заснуть крики прохожих. Фима Лебединский всю ночь просидел на кухне, методично подливал себе водку. Привычки пить в одиночестве у него не было, хотелось поговорить. И если раньше он мог разговаривать хотя бы с портретом дедушки, то теперь приходилось пить в обществе дамы с букетом цветов, имени которой он даже не знал.
— Ну что, уродина косоглазая? — Фима поднимал рюмку и подмигивал даме. — Хахаль тебе цветочки подарил? Ну так вот, нет на свете теперь твоего хахаля, и тебя на свете нет. Остался лишь гнусный портрет, по которому никто тебя не узнает. Сколько ты стоила при жизни — трешку, пятерку? Теперь я узнаю красную цену тебе в базарный день.
Фима, выпив водку, расстроился до такой степени, что завесил даму грязным полотенцем, чтобы та не смотрела на него наглыми глазами.
— То-то! Нечего тебе на голых мужиков пялиться, — приговаривал Фима, разбирая доски, закрывавшие ванну.
Он напустил горячую воду, влил в нее остатки жидкого мыла и долго взбивал пену. На этот раз Фима не повторил ошибки, в ванне сидел ровно до того времени, пока его не стал морить сон. Затем мокрый, шлепая босыми ногами по грязному полу, перебрался в постель.
Утром его разбудил звук духового оркестра. Военные стояли на самом краю оврага спиной к Фиминому дому и играли бравурные марши. Лебединский посмотрел в окно на конкурентов, послушал музыку и убежденно произнес:
— Фальшивят. Их даже за угощение никто на похороны не позовет, не то что мой оркестр.
Фима позавтракал остатками вчерашнего ужина, по третьему разу заварил спитой чай и, наконец, вызволил из плена даму с букетом цветов.
«Рама солидная, — решил Лебединский, — она одна баксов на тридцать тянет. Может, располовинить, продать раму отдельно, а картину отдельно? — но как человек искусства, Фима ценил целостность композиции. — Проиграю на этом, но совесть моя будет чиста.»
Фима готовился к продаже основательно. Отыскал под плитой рулон серой оберточной бумаги, отмотал от него не жалея, завернул картину и крест-накрест перевязал мохнатой пеньковой веревкой. День выдался жаркий, и надеть черный костюм Фима не рискнул. С похмелья он обычно сильно потел и не хотел, чтобы пропахло потом его единственное достойное одеяние.
«В конце концов, не меня покупают, а картину», — и он как был, в старом спортивном трико с вытянутыми коленями и обтрепанными лампасами, в серой застиранной майке, с картиной под мышкой вскарабкался по откосу. И тут же очутился в самом центре событий.
Улица, перекрытая для движения транспорта, была забита народом. У стен расположились продавцы, в основном художники. На продажу были выставлены и глиняные горшки, и резьба по дереву, и ювелирные украшения. Однако большую часть торгующих составляли художники — графики, живописцы.
У Фимы запестрело в глазах от разнообразия. Картины висели на стенах домов в три или четыре яруса, и если в других городах торгуют в основном закатами, рассветами да морскими пейзажами, то витебские художники целый год рисовали фантазии на темы Шагала, Малевича, Лисицкого, Добужинского.
Фима сразу же погрустнел, поняв, что его косоглазая дама с букетом цветов вмиг потеряется среди этого разнообразия.
«Жаль, лака дома нет, так бы потянул холст, глядишь, и купили бы подороже.»
Фима долго прохаживался среди торгующих, чтобы прицениться. Наконец выяснил для себя, что цены картинам назначаются в соответствии с размером. Такие же холсты, как бывший портрет дедушки, ценились от пятидесяти до ста долларов.
«Значит, я выставлю — семьдесят, — решил Лебединский. — Тоже неплохо. Если учесть тридцатник за раму, то получится заветная сотка.»
Он отыскал свободное местечко. Ему повезло, милиция десять минут тому назад забрала с собой пьяного мужика, разложившего для продажи неполный чайный сервиз. Лебединский постелил на тротуар наследство, доставшееся ему от несчастного любителя выпивки, — глянцевый плакат с суперкроссвордом, сел, сложив ноги по-турецки, картину прислонил к стене. Прежде Фима никогда не торговал, но в нем проснулась память предков — витебских евреев.
— Господа, — кричал он, — не проходите мимо, аттракцион невиданной щедрости, всего, один день на родине великих художников! Настоящая живопись, одна рама чего стоит! Остановитесь, посмотрите!
Люди останавливались, привлеченные не картиной, а криком Фимы, но, когда узнавали цену — сто баксов, тут же переходили к другим торговцам.
Фима кричал им вслед:
— Хорошая вещь дешево не продается. Вы еще пожалеете! — и тут же искал взглядом очередную жертву.
Особенно усердствовал он перед иностранцами. Но те даже не останавливались. Иностранных языков Фима Лебединский не знал, а его картина смотрелась блекло на фоне написанных яркими красками полотен витебских художников. Город буквально бурлил, даже сами горожане удивлялись: неужели в Витебске проживает столько народа и где может разместиться столько приезжих?
Сиверов сидел в «мерседесе» неподалеку от входа в гостиницу «Эридан». Сидел уже давно, с девяти часов утра. Можно было подкараулить Омара шах-Фаруза и его французского приятеля в самой гостинице, но Сиверову не хотелось липший раз попадаться им на глаза. В машине он оставался невидимым для окружающих, следил за улицей сквозь чуть приспущенное боковое стекло. Сигаретный дым тонкой струйкой вытекал на улицу.
Омар и Макс вышли на улицу вместе, их появление предварил выход охранника. Омар смотрелся несколько карикатурно: в зубах сжимал толстую голландскую сигару, пухлые пальцы украшали сразу четыре золотых перстня.
