Пули МГ-42, спрятанного на чердаке, у самого оконца под крышей, легли кучно. Продырявили тонкую жесть зимних «русских» вездеходных «даймлеров» отделения пехоты, приданной подразделению штурмбаннфюрера Зейдлица. Сам он, мгновенно оценивший ситуацию, залег за корпусом «порше». Пулеметчик, засевший на чердаке дома, стоявшего ближе к концу улицы, бил точно и умело. Два водителя и один солдат, сидевшие в машинах, погибли сразу. Еще пятерых бывший староста срезал у соседского дома. Больше ему не дали, подкравшись со двора и закидав гранатами.
Последнее, что привиделось Ивану Николаевичу перед смертью, был довольный детский смех, ладонь Семена, еще маленькая и очень мягкая в его руке и сладкий земляничный запах Клавы, которую он приобнял свободной рукой.
Деревенский пьяница Митрич, спрятавшийся в солому большого амбара на окраине села, быстро понял, что ошибся. Не понять это было очень сложно.
Разъяренные сопротивлением каратели пинками, прикладами и толчками загоняли оставшихся жителей внутрь большого деревянного строения. В нем, специально выстроенном на отшибе, зимой хранили общие запасы соломы. Понять, что будет дальше, Митрич смог быстро. И жалел он только про одну свою ошибку. Про то, что продолжил пить, когда началась война. Про то, что специально подставил руку под диск на пилораме, где работал. Про то, что испугался пойти против этих чудовищ, что сейчас подпалили сарай сразу с четырех сторон из огнеметов, надежно привалив ворота. Про то, что не ушел, когда мог, к партизанам. Про то, что не забрал на тот свет ни одного немца. А потом было поздно сожалеть о чем-либо. Жар, удушливый дым и крики тех, кто не погиб сразу. Снопы красных искр, поднимающихся к стрехе, собственная безумная боль и темнота.
– Ненавижу… – Куминов с силой сжал челюсти. Зубы скрипнули, плотно прижатые друг к другу. – Ненавижу скотов… За что, скажи, Леха, как так можно?!
– Не знаю. – Воронков хрустнул костяшками пальцев. Застыл на мгновение и повернулся назад. Здесь им делать было нечего, надо было двигаться дальше. Но тут сержант замер, вслушиваясь. Куминов, услышавший звук раньше, вгляделся во все более светлеющее утро. Звук был от двигателя мотоцикла, немецкого армейского мотоцикла. Спутать его он ни с чем не мог, слишком привычный и знакомый рокот.
Чуть позже пятно от фары запрыгало по улицам сожженной деревни. Разведчики переглянулись.
Глава 9
«Все упражнения, все тренировки должны работать на одну цель: убедить, что ты сильнее собственного страха. Возможности человека беспредельны, если он победит страх».
(«Подготовка личного состава войсковых РДГ согласно требованиям БУ-49», изд. НКО СССР, ред. Заруцкий Ф. Д., Тарас Ф. С.)
Что заставило вернуться назад трех немцев на «цюндапе» с люлькой? Отстали от своих или разминулись, когда каратели возвращались на базу? Или командир отряда решил удостовериться в отсутствии партизан, спрятавшихся и пересидевших уничтожение деревни в тайниках? Непонятно…
Куминов, распластавшись над уничтоженной деревней, всматривался в три фигуры внизу. Немцы, в светлых шинелях и с белыми чехлами на касках и ранцах, были хорошо видны. Что бы их сюда ни привело, но сейчас они настороженно бродили по улицам. Что-то подсвечивали фонариками, закрепленными под стволами. Утро накатывало все сильнее, но рассвет еще не мог помочь воспользоваться биноклем. Хотя Куминову больше всего сейчас хотелось не рассматривать немцев в оптику. Руки у капитана чесались от желания незаметно спуститься вниз и отплатить хотя бы этим. Ай, как хотелось Куминову сейчас вниз, ай как хотелось.
Сзади тихо хрустнуло, и рядом с ним оказался Хрусталев. Прищурился, вглядываясь в ту же сторону. Еле слышно выматерился сквозь зубы, поняв то, что произошло внизу. Куминов посмотрел на него, встретившись с побелевшим от бешеной злобы взглядом старлея.
– Командир… – губы разведчика чуть шевельнулись, просительно и выжидающе.
– Лежи, Вова, терпи. – Как же тяжело давалось сейчас капитану это решение. Вон он, враг, шастает себе спокойно среди дымящихся груд обгорелого кирпича и дотлевающих бревен с досками.
– Ба… – Воронков дернул его за плечо. – Посмотри-ка, командир, что у них на люльке намалевано? Не чудится ли мне?
Куминов напряг глаза, вглядываясь в сероватую утреннюю мглу.
Машина у фрицев была хороша, ничего не скажешь. Мощный двигатель, сейчас закрытый зимним кожухом. Широкая резина на колесах, рубчатая, не дающая мотоциклу проваливаться даже в рыхлом снегу. Над стеклом фары, больше напоминающей прожектор, крепился высокий прозрачный прямоугольник, отсекающий от водителя снег, дождь, град и грязь вперемешку с пылью. Люлька, приемистая и вытянутая, украшалась бронещитком, дополнительным глазом-прожектором и толстым стволом пулемета. На ее грязно-сером борту черный треугольник щита с белой внутренней окантовкой. В его центре гордо красовалась латинская буква «Е». А память на эмблемы некоторых дивизий у разведчиков была очень хорошей. Пленных из них они брали очень редко.
– О, как… – Хрусталев еще сильнее скрипнул зубами. – Гордые и несгибаемые прибалтийские чухонцы, ну надо же
[20]
.
– Интересно… – Куминов нахмурился. Странновато складывалась ситуация, очень странно и интересно.
Подразделения 20-й гренадерской дивизии СС, хорошо известной своими зверствами, находились в числе охранения Куйбышева. Что делали ее солдаты за, практически, триста километров от конечной точки маршрута РДГ? Очень странно, если уж на то пошло.
– Командир… – снова протянул Хрусталев. – Ну, командир…
– Отставить, лейтенант. Нельзя, должен понимать.
– Есть отставить… – на абсолютно спокойном лице разведчика четко прорисовались желваки на скулах. Почему?
Куминову и товарищам доводилось таскать с той стороны парней из Ваффен СС. Были случаи, когда «колоть» их приходилось сразу на месте, чуть уйдя от преследования. Как один, все эти «рыцари рейха» и «истинные арийцы» в первую очередь начинали доказывать один-единственный факт. Дескать, не жгли, не пытали, не расстреливали пленных, евреев, коммунистов. Все, как один, солдаты, честные, благородные. Капитан им не верил, просто не верил. Святых на войне не бывает, это закон непреложный. Уж кому, как не ему, разведчику и диверсанту, этого не знать. Применяя форсированные допросы, нарушали конвенцию. Это война, в ней главное – победить. Но для себя Куминов давно уяснил: никогда он не будет убивать женщин, стариков и детей.
– А это что за икебана?.. – Воронков толкнул Куминова, показывая на один из уцелевших домов. Бинокль тот извлек из чехла быстро, благо, что рассвело уже практически полностью. Присмотрелся. Потом понял.
