Лешага смотрел на них, размышляя над судьбой раздольников. По всему выходило, их следует убить. Конечно, ему было известно, что если те поклянутся на оружии считать его своим атаманом, то будут хранить верность. Таков едва ли не единственный закон Дикого Поля, почитаемый этой братией. Иначе здесь не выжить. Но ему-то они зачем? Эти нелепые бредни сказителя о новом вожде… Зачем ему быть вождем? Кого и, главное, куда он должен вести? Освобождать Бурого? Зачем раздольникам Бурый? В Шаолинь? Это его мечта, и, уж конечно, не следует вести в священное место шайку грабителей, убийц и работорговцев. Ему вспомнились слова учителя: «Всех, кого ты впустишь в сердце, придется тащить на себе». И даже больше, чем слова, выражение лица, с которым они были сказаны… Леха поглядел на Лилию. Ее он, в полном смысле слова, тащил на себе и, хоть в этом страшно признаться, впустил в сердце. Да что тут лукавить, Марата тоже впустил. И как такое могло случиться?
Воин смотрел в огонь, танцующий на сизом пепле, ища ответа на мучившие его вопросы. Пламя насмешливо показывало ему языки, изгибаясь, плясало меж сухих веток, опаляя их и пожирая в радостном опьянении. Пламя заворожило взор Лешаги. Он больше не видел ничего, кроме огня, переливающегося оранжево-красным, манящего и обжигающего, дающего тепло и несущего смерть. Больше не было ни ложбинки, ни этого леса. Какие-то дома, люди, много людей. Большая часть с оружием. Огромные боевые повозки с пушками. Люди суетились, прятались, кто куда, забрасывали повозки какими-то дивными сетями. К сетям были привязаны ветки, а иногда даже целые кусты.
Очень скоро Лешаге стало понятно, отчего вся эта суматоха. В небе, удивительно голубом и ясном, показались диковинные железные птицы. Они тянулись с востока, угрюмые, неспешные, как рассказывал когда-то Марат, ни разу не взмахнувшие крыльями.
А потом вдруг началось. Воздух наполнился свистом, гулом, ревом. Несколько птиц, отделившись от строя, вдруг устремились к земле, словно коршуны, заметившие цыпленка. С брюха каждой из них сорвались непонятные хвостатые яйца. Черные, продолговатые, они с воем устремились вниз. И селение, по которому еще минуту назад бегали местные жители и люди в форме, утонуло в огне и дыму.
Лешага видел дом. Тот стоял точно на месте теперешней ложбинки. Одно из яиц железной птицы, огромное, Лешага успел заметить, что оно размерами не меньше человеческого роста, пробило крышу. Вокруг дома в одно мгновение возникло круглое светящееся облако. В следующий миг оно схлопнулось, оставив после себя лишь яму с обожженными, точно оплавленными краями. Больше не было ни дома, ни людей, ничего. «Это Тот День, – вдруг понял Лешага. – И эта ложбина».
Языки огня по-прежнему заполняли весь горизонт. Он видел чужаков, бегущих в его сторону с оружием в руках, огромное множество чужаков. Они были одеты чуть иначе, нежели те, которых он видел прежде. И вооружены чуть иначе. Они бежали, что-то в упоении крича, стреляли, падали на землю и порою больше не вставали. Глубокая воронка была у них на пути. Но стоило неведомым бойцам обогнуть ее, вновь что-то загудело, и опять взрывы разметали над округой окровавленную землю, искореженное оружие и ошметки тел. Лешаге вдруг показалось, что зияющая перед ними воронка – не просто яма. Это распахнутая пасть голодного чудовища, требующего все новых и новых жертв. Сегодня он уже напоил его кровью Бородача, оно проснулось и требовало новой дани.
– Это Тот День, – прошептал Лешага. – Кто были эти люди? За что они умирали? За что убивали себе подобных?
Ему вдруг стало жутко. Он не считал прежде, скольких убил сам – очень многих. Но всегда знал, кого и за что. Леха представил себя летящим в такой вот железной птице. Разве они кого-то убивают? Нет. Просто сбрасывают огромные яйца-гранаты и летят дальше. Леха опять почувствовал, как живущее с Того Дня чудовище жаждет свежей крови. Нет, так не должно быть.
* * *
Сохатый глядел на мирно пасущееся стадо.
– Запрягать придется и коров, – доложил брат Каноник. – Быков слишком мало.
– Придется, – согласился Настоятель, словно не услышав в тоне монаха затаенной надежды на отмену приказа. – Патроны выдал?
– Так точно. Восемь магазинов на каждого смиренного брата плюс еще столько же в каждой телеге. Кроме того, паломникам вручены штык-ножи и по шесть гранат. Братьям Каноникам также выданы короткостволы.
– Все правильно, – удовлетворенно кивнул Сохатый. – Подготовить транспорт к отправке. Проверьте втулки на колесах. Поломки и остановки недопустимы. Вплоть до момента, когда Лешагин холм покажется в прямой видимости, всем, кроме паломников, идти пешком. Никаких разговоров, никаких перемещений. Сигналы?
– Сигнальная таблица всеми выучена и лично мной проверена у каждого участника, – отрапортовал смиренный брат.
– Отлично. Вопросы есть? – Сохатый нахмурился, прочитав невысказанные сомнения.
– Так точно. – Монах заученно встал по стойке «смирно». – Разрешите задать, ваше преподобие?
– Разрешаю. – Отец Настоятель поправил снаряжение, проверил, легко ли расстегиваются гранатные подсумки, и мягко подпрыгнул на месте, не звенит ли что-нибудь в укладке.
– Я, – монах на всякий случай оглянулся, – да и вся братия в сомнении. Мы столько лет посылали за Рубеж наших женщин, заверяя, что их ждет там счастливая жизнь. А теперь же идем в тот край, подняв оружие.
– В сомнении пагуба. – Сохатый жестко поглядел на робеющего монаха. – Сомнение разъедает волю и лишает заслуженной победы. Древний мудрец сказал: «Всему свое время. Есть время разбирать автомат и есть время собирать автомат». Сейчас оно пришло. Много лет нам был посылаем искус для испытания веры и смирения. Мы с честью вынесли его. И, в награду братии, явился благой вестник по имени Лешага, дерзнувший указать путь к Вратам барьера Ужаса. Он не смог войти и рухнул у порога. Лишь совершенные, все эти годы посвящавшие себя великому служению, войдут за Рубеж, в царствие света. Многие годы мы посылали женщин в лучший мир, отдавая им должное и смиряя плоть долгим воздержанием. Теперь же мы сменим злобных нелюдей, бывших стражей барьера. Ибо кто, как не мы, достойны сей высокой доли. Еще вопросы?
– Никак нет! – гордо расправив плечи, отрапортовал воодушевленный брат Каноник.
– Вот и отлично. Тогда начинаем. Брат викарий остается за главного вплоть до моего возвращения. Если к исходу седьмого дня меня еще не будет…
– Такого не может случиться, ваше преподобие! – с жаром возразил монах.
– Если к исходу седьмого дня я не вернусь, – медленно повторил Сохатый, выделяя каждое слово, – вы знаете, что делать.
– Так точно! – со скорбью в голосе выдавил смиренный брат, пытаясь скрыть предательский всхлип.
– Иного ответа я и не ждал, – холодно отозвался Настоятель и пробормотал себе под нос: – Да поможет нам чертов Ноллан, если он там еще не сдох, на своей Луне.
* * *
Лешага вернулся чуть свет, лишь серая пелена туч слегка побледнела, знаменуя начало очередного дня. Радостный собачий лай возвестил его приход.
