Лола понятия не имела о технологии изготовления почтовых
марок, тем более таких старых, выпущенных в девятнадцатом веке. Но Леня вчера
пересказывал ей историю «Розового Маврикия», при этом надувал щеки так, будто
он сам такой умный. Как будто Лола не догадалась, что он все узнал от того
типа, специалиста по маркам. Кажется, тогда фигурировал там какой-то
пьяница-гравер…
— А я еще для него узнала у одной знакомой насчет
пластинки — Энрико Карузо поет лучшие арии из итальянских опер! —
сокрушалась Римма Борисовна. — Он так хотел эту пластинку! Но теперь ни за
что не сведу его с этой дамой!
— Ох, как же я вам благодарна! — Лола выхватила из
рук Риммы записную книжку и списала на салфетку телефон, что стоял против
фамилии «Верстовский А. А.».
Римма обиделась на Лолины манеры и сказала с ноткой
злорадства в голосе:
— Ох, Олечка, я вспомнила, Антон Антонович никак не
подойдет вашей тете, он… ну понимаете, он… не интересуется женщинами. Ни
старыми, ни молодыми — никакими, вы меня понимаете? У него совершенно другой
профиль…
— Ой, как жалко… — Лола изобразила полное
разочарование, смяла салфетку в комок, но не выбросила, а тайком сунула в
сумочку. Зная телефон, выяснить адрес Антона Антоновича Верстовского для Лени
не составит труда. И вообще, он должен целовать Лоле ноги, она делает для него
самую важную работу — собирает информацию. Она рискует жизнью — в «Райском
саду», где укокошили несчастную брюнетку, потом в медицинском центре «Авиценна»
— если бы Лолу застали подслушивающей разговор в кабинете, тот специалист по
мануальной терапии не оставил бы ее в живых. Сейчас, конечно, Лоле угрожал
только приступ головной боли от трескотни Риммы Борисовны, но это исключение из
правил. Ленька затыкает Лолиным нежным телом все дыры, кидает ее на амбразуру,
как Александра Матросова. Это надо прекратить. Или хотя бы поставить напарнику
на вид.
Но не сейчас, потому что когда Маркиз занят очередным делом,
он не реагирует на ее жалобы и провокации. И скандал устраивать глупо — он
просто не станет слушать. А то еще и прикрикнет — нашла, мол, время, долго
думала…
«Надо уметь ждать, — сказала себе Лола, — надо
воспитывать в себе выдержку и терпение».
Леня позвонил в дверь.
Дверной звонок может многое сказать о своем хозяине.
Например, звонок с птичьей трелью скорее всего установит романтический любитель
природы, поклонник загородных прогулок и рассветов на берегу реки, бодрый
спортивный марш — завзятый футбольный болельщик, простой лаконичный гонг —
деловой, энергичный человек, трезвомыслящий практик и трудяга.
В этой квартире в роли дверного звонка выступали первые
такты романса Неморино из оперы Доницетти «Любовный напиток». Так что Маркиз
сразу понял, что не ошибся адресом и попал к большому любителю оперного
искусства.
Едва отзвучала музыка Доницетти, как за дверью раздались
торопливые шаги, и красивый баритон проговорил:
— Сию секунду, Коленька, сейчас я открою!
Дверь распахнулась, и на пороге появился вальяжный господин
в домашней куртке бордового шелка и шейном платке. Пожалуй, самой заметной
деталью в облике этого господина были его усы — длинные, ухоженные, закрученные
кверху, они явно были предметом гордости своего хозяина.
Увидев Маркиза, усатый господин попятился и схватился за
сердце:
— Ах! Вы меня так испугали! Я думал, что это мой друг…
Кто вы такой? Что вам угодно?
— Я от Риммы Борисовны, — сообщил Маркиз с обезоруживающей
улыбкой.
— Ах, от Риммы… — Хозяин квартиры шире ??ткрыл
дверь и отступил в сторону. — Так что же мы стоим в дверях! Проходите!
Друзья Риммы Борисовны — мои друзья…
— Римма сказала, что вы ищете эту пластинку. —
Леня протянул господину конверт в яркой подарочной бумаге.
После долгих уговоров удалось уговорить Римму свести его с
милой старушкой, хозяйкой пластинки с записями великого итальянского тенора
Энрико Карузо.
— На счастье, у меня такая нашлась…
— Пластинку? — Хозяин торопливо развернул бумагу и
ахнул: — Неужели это она?
— Да, — Леня скромно потупился, — именно она…
Великий Карузо… пятьдесят шестой год… в сопровождении Нью-Йоркского
филармонического оркестра…
— И… это… я просто глазам не верю!
— Да, вы правы… это действительно автограф самого
Карузо! — На этот раз Леня даже слегка покраснел — от гордости и
удовольствия, ибо он долго трудился, выполняя автограф великого певца, и он
вышел очень похожим.
— Но… но ведь это огромная ценность… это такой раритет!
Неужели это мне?
— Разумеется, вам, Антон Антонович! Римма сказала, что
вы этому очень обрадуетесь!
— Но сколько вы за нее хотите? — засуетился Антон
Антонович. — Не знаю, в состоянии ли я приобрести такой дорогой экземпляр…
— Что вы! Никаких денег! — Леня замахал
руками. — Разве могут быть денежные расчеты между подлинными ценителями
прекрасного? Вы рады — и это для меня самая лучшая награда!
— Но это невозможно! Я не могу принять такой подарок,
тем более от незнакомого и такого приятного молодого человека! Это слишком
ценная вещь! Возможно, позднее, если мы с вами познакомимся поближе… — И
Антон Антонович взял Леню за руку.
— Извините, — Маркиз осторожно отобрал руку у
хозяина дома и отступил немного в сторону, — вы меня не совсем правильно
поняли. У нас с вами разные вкусы… за исключением оперы…
— Ах как жаль! — Усы Антона Антоновича огорченно
повисли. — Тогда я тем более не могу принять такой дорогой подарок…
— А кто сказал о подарке? Ведь вы, если меня не
обманули, — замечательный гравер…
— Ну, некоторые считают, что один из лучших… — Антон
Антонович скромно потупился, кончики его усов снова гордо приподнялись. —
Впрочем, в наше время это благородное искусство пришло в упадок, оно совершенно
невостребовано… вы не представляете, чем мне приходится зарабатывать на жизнь!
— Чем же? — подал Маркиз ожидаемую реплику.
— Гравировкой подарочных надписей на чашках и
часах! — с горечью выдохнул Антон Антонович, и его усы снова
поникли. — Дорогому Васе от Карины в день рождения… Вовану от друганов на
добрую память… и тому подобное! Сижу в киоске в фойе универмага. Вот она,
судьба мастера, в наше убогое время!
— Не может быть! — сочувственно вздохнул
Маркиз. — Но ведь для себя, для души вы иногда делаете что-нибудь
настоящее, подлинное, высокохудожественное?
— А как же! — Гравер вновь приободрился. —
Пойдемте, я покажу вам образцы своего труда!
Он провел Леню в кабинет, обставленный антикварной мебелью
красного дерева и больше напоминающий не рабочую комнату одинокого немолодого
холостяка, а будуар французской маркизы восемнадцатого века. По стенам тут и
там были развешаны портреты и фотографии знаменитых оперных певцов прошлых лет,
в основном итальянских теноров.
