— Ну, что дальше? — спросил Сергеев.
— Стой возле двери, — вздохнула я, вошла в палату,
достала из сумки платок, завернула в него банку и с размаха ударила ею по
подоконнику. Дверь тут же открылась, и Сергеев спросил:
— Чего разбила?
Я продемонстрировала платок и выбросила осколки банки вместе
с платком в мусорную корзину в туалете напротив.
— Звук был негромким, но ты услышал, — сказала я
со вздохом.
— Потому что слушал. А парень что делал?
— Книжку читал.
— Вот-вот, — вздохнул Сергеев. — Да все
правильно ты говоришь, — поморщившись, продолжил он. — Ясно, что мент
куда-то отлучался, сам или попросил кто. И в окно киллер не влезал, зачем? Вон
она дверь, рядом. Появился из коридора никем не замеченный и сразу в палату,
сделал выстрел и опять нырнул в ту же дверь. Пост медсестры довольно далеко, со
своего места обе эти двери она видеть не может, я проверял. Застрелив парня,
киллер вышел на пожарную лестницу и спустился по ней. Кстати, с той стороны
деревья и заросли сирени, идеальное укрытие.
— Ну и что ж тогда ты мне голову, морочишь? —
хмыкнула я.
— Это не я, — покачал он головой. — Это наши
общие друзья и коллеги.
— Скажи, что ты об этом думаешь?
— Ох ты, господи. — Он засмеялся, вышло зло, а
вовсе не весело. — Я думаю, это убийство никому не интересно. Я бы даже
подумал, что тебя мне специально подсунули, чтобы мы толком ничего не искали,
если б не одно «но».
— Какое?
— Вешняков отзывается о тебе как об исключительно
порядочном человеке. И вообще, бытует мнение в народе, что ты на нашу власть
плюешь с высокой башни и все делаешь по-своему. Правда?
— На них, пожалуй, плюнешь, — хмыкнула я. —
Слюной подавишься.
— Тоже верно. Короче, тебе лучше знать, почему
профессионалы говорят откровенные глупости и не замечают очевидных вещей.
— Ты с персоналом беседовал?
— Конечно. Никто ничего… У меня даже сложилось
впечатление, что их кто-то проинструктировал и граждане чего-то опасаются.
— Шутишь?
— Если бы… Но это лишь мое мнение, которое не так уж
много значит, как выяснилось. Я носом землю рыть не буду, а ты попробуй, если
хочешь.
— Чего ж сам-то?
— А тебе Вешняков не рассказывал? Нет? Ну так спроси у
него, как меня парни в костюмах уму-разуму на всю жизнь научили. Могу и сам
рассказать.
— Без надобности, — вздохнула я. — Догадаться
не трудно. Ладно, извини, что испортила настроение в субботний день. Отдыхай.
— Премного благодарен. — Он протянул мне сложенный
лист бумаги. — Здесь краткие сведения обо всех опрошенных. Мент в списке
идет первым. Далее медсестра, на нее я бы тоже обратил внимание. Ну и еще
несколько граждан.
— Личность убитого так и не установили?
— Ты бы об этом первой узнала, — хохотнул
Сергеев. — Нет, не установили. Хотя на предплечье у него типично уголовная
наколка. И на пальце. Думаю, привлекался. И в местечке его интересном
подобрали, неподалеку пивнушка, где собираются бывшие зэки. Тебе туда, конечно,
лучше не соваться, но если есть кое-какие связи… Ладно, я пошел. — Сергеев
пожал мне руку и направился к выходу из отделения, а я пошла разыскивать
медсестру, которая дежурила в вечер убийства.
Медсесу оказалась дородной женщиной лет сорока. Я по опыту
знала, как недоверчивы бывают такие тетки и мысленно вздохнула. Однако женщина,
взглянув на мое удостоверение (документы у меня имеются на все случаи жизни,
иногда близость к сильным мира сего идет на пользу), приветливо улыбнулась.
— Меня уж обо всем расспрашивали. Да я и не видела
ничего, если честно. Ужас-то какой, — вздохнула она. — Теперь по
ночам дежурить страшно, сидишь здесь одна на все отделение.
— А почему одна? — поинтересовалась я, устраиваясь
напротив.
— Так ведь людей не хватает. У нас, к примеру, вместо
двенадцати сестер только девять. Вот и приходится друг за друга дежурить.
Раньше разрешали по две ставки брать, так и работали, а сейчас полторы, ну и
кто тут за копейки надрываться будет?
— Вчера вы тоже одна дежурили?
— Нет. До девяти мы втроем, а уж ночью по одной
остаемся.
— Вы из отделения не отлучались?
— Нет. Да и незачем мне было. Татьяна иногда к соседям
ходит чай пить, а я не любительница.
— Отсюда дверь палаты не видна, значит, вы не можете
сказать, был охранник все время на месте или…
— Он из отделения ни ногой. Ответственный. Очень
жаловался, что покурить нельзя. Мучение, говорит.
— Да, представляю. Может, он в туалет покурить ходил?
— Нет, что вы, у нас строго. И я бы запах сразу почувствовала.
У меня, знаете, в семье никто не курит, так я на табак всегда реагирую.
— Значит, не курил. Но ведь парень мог выйти на
лестничную клетку, а вы бы не увидели.
— Мог, конечно. Но говорю же, он ответственный.
Приятель к нему зашел, так он и тогда из отделения не вышел.
— Какой приятель?
— Да откуда ж мне знать? Окликнул его кто-то.
— Вот об этом прошу вас поподробнее, —
насторожилась я.
— Да о чем говорить-то, я и не знаю. Я укол делала в
четырнадцатой палате, дверь была приоткрыта, я и услышала, как они
разговаривают.
— Милиционер и его приятель?
— Выходит, что так. Он его назвал «Юрик». А мы уж к
тому времени познакомились, и я знала, что так парнишку зовут, ну, милиционера
этого. Значит, его звали.
— Почему его? Может, кого-то из больных?
— У нас нет больного с именем Юра. У меня память
хорошая, я всех быстро запоминаю.
— Его мог окликнуть кто-то из больных. Ведь у вас в
отделении посещение разрешено до шести, а было гораздо позднее, и посторонних в
отделений быть не могло.
— Разрешено, конечно, только до шести, но, если честно,
приходят и позднее, мы на это глаза закрываем, если не устраивают концертов,
как на днях в одиннадцатой палате. До двенадцати часов с коньяком и песнями.
Хорошо, хоть девиц не привели.
— А кто у нас в одиннадцатой палате? — улыбнулась
я.
