— И я тебя люблю.
— С каждым разом в это все труднее и труднее поверить.
— Скажи, если я попрошу, если я очень попрошу, ты его
бросишь?
— Зачем? — искренне удивилась я и нарвалась.
Дед, конечно, разозлился.
— Что касается любовников, ты всегда умудрялась сделать
наихудший выбор.
— Ты же не себя имеешь в виду?
— Все равно не поверю, что ты его любишь, — сказал
Дед, а я пробормотала, покидая его квартиру:
— Похоже, мне никто уже не верит. Люди стали
недоверчивы. В них умерла романтика, остался сплошной материализм.
* * *
Хоть я и не ожидала всерьез узнать от Деда что-нибудь, способное
прояснить ситуацию, однако наш разговор меня огорчил. Особенно в той его части,
что касалось Тагаева. Деда я знала хорошо и не могла не отметить, что о моем
возлюбленном он говорил с горячностью и злостью, вовсе неподходящими его
сединам, и оставить Тагаева предложил мне всерьез. Если это ревность, то еще
полбеды, а если… Вот об этом «если» думать мне совершенно не хотелось, особенно
в свете последнего задания.
Если деловые партнеры ссорятся, то, как правило, всерьез, а
если предмет ссоры большие деньги (а в нашем случае они большие-пребольшие), то
и головы летят совсем легко. Очень может быть, что Дед заподозрил Тагаева в
коварстве, оттого-то и поручил мне разобраться с предполагаемым киллером. И про
чувства спрашивал. Ох, как не жалую я такие задания, начнешь копать на свою
голову. Я даже замерла на последней ступеньке от внезапно открывшихся
неприятных перспектив.
— Мама дорогая, — промычала я и тут сообразила,
что охранник смотрит на меня с недоумением. Я выдала ему свою лучшую улыбку и
поспешила покинуть дом.
Уже в машине я подумала: а почему бы не поговорить с
Тагаевым, чтобы выяснить его мнение на этот счет? И тут же отвергла подобную
идею. Говорить с Тагаевым о его делах еще затруднительнее, чем с Дедом. Тот
слова в простоте не скажет, юлит и изворачивается, а этот просто молчит, как
пень с улыбкой Моны Лизы. Значит, придется приложить старание и разобраться
самой. Теперь у меня есть занятие, за что могу сказать спасибо близким людям.
Удружили.
Если разговор с Дедом меня, мягко говоря, озадачил, то
последующие события и вовсе вызвали изумление. Удивляться я начала в основном в
понедельник, но и суббота в этом смысле тоже кое-чем порадовала.
Оказавшись в машине, я первым делом позвонила Сергееву. Он
скромно напомнил, что суббота считается выходным днем, по крайней мере, у
нормальных |людей. Я ответила, что в нормальность ментов все равно никто не
поверит, с чем он поспешно согласился. Через полчаса он ждал меня возле
больницы, прогуливаясь у дверей, курил и всем своим видом демонстрировал скуку
и покорность судьбе.
— Привет, — сказал он мне без энтузиазма, когда я
припарковала свою машину рядом с его тачкой. Выглядела она так паршиво, что
оставалось лишь гадать: то ли машина за древностью лет начала разрушаться сама
по себе, то ли ездок Сергеев совершенно никудышный.
— Нравится мне твоя машина, — задумчиво изрек он.
— А мне твоя нет.
— Еще бы, — радостно фыркнул он и спросил:
— Знаешь, сколько ей лет?
— Знаешь, сколько лет Шер? А выглядит прекрасно.
— А это чего такое?
— Это американская певица. Беда с вами, ментами, самый
темный народ на свете.
— Вот только и дел мне на певиц смотреть. —
Сергеев отбросил сигарету в кусты, хотя неподалеку радовала глаз урна, и с
постным лицом вздохнул, тем самым давая понять, что болтовня кончилась и мы
приступаем к разговору. — Значит, все-таки будешь участвовать в
следствии? — вежливо спросил он. Артем в таких случаях говорил «будешь
везде совать свой нос» и «путаться под ногами».
— А тебе Ларионов больше нравится? — не удержалась
я, хотя и боролась с собственной язвительностью, которая нет-нет да и давала
себя знать.
— Что ты, что ты, — в притворном испуге замахал он
рукой. — Ты мне нравишься гораздо больше.
— Вот видишь, значит, можно считать, что тебе повезло.
Давай рассказывай, чего нарыли.
— Особо порадовать нечем. Отпечатков никаких, никто
ничего… правда, девчушка из соседнего отделения пошла покурить вон в те кусты и
видела парня в серой куртке, который свернул за угол, и вроде бы карман у него
топорщился. — Сергеев скривился.
— Думаешь, девчонка фантазирует?
— Почему? — пожал он плечами. — Вполне могла
кого-то видеть. Не скажешь, что здесь особо оживленно, но люди все-таки ходят.
— Чего тебе не нравится? — спросила я,
приглядываясь к нему. Сергеев на мгновение замешкался, точно прикидывая, стоит
отвечать или нет, потом кивнул:
— Идем. — И повел меня к торцу здания.
Два ряда окон и труба, то ли газовая, то ли еще какая-то, не
очень я в этом разбираюсь. Водосточная труба тоже имелась, но она была довольно
далеко от окна. Пожалуй, слишком далеко. Сергеев стоял рядом, как и я, задрав
голову, и молчал. Потом не выдержал и подал голос:
— Ну, как тебе?
— Да-а, — протянула я. — А как он окно
открыл?
— Разбил стекло, — вздохнул Сергеев.
— Затейник, — покачала я головой.
— Ага. И все это в светлую пору, а не под покровом ночи.
— И руки у парня должны быть обезьяньи, чтобы за трубу
держаться, да еще стекло разбить.
— Да так аккуратно разбить, что никто шума не
услышал, — поддакнул Сергеев.
— Значит, окно, скорее всего, ложный след, —
подвела я итог. — И мент у дверей палаты врет, что никуда не отлучался.
— Может, врет, а может…
— Чего может? — нахмурилась я, некоторая маета
Сергеева меня все-таки насторожила. Он взглянул на меня, нахмурился, после чего
с минуту помалкивал.
— Тут ребятишки в костюмах понабежали и очень рекомендовали
версию с окном. И девушку, что парня видела, они нашли. То есть данная версия
их очень устраивает.
— Почему? — не удержавшись, задала я глупый
вопрос.
— Я надеялся, может, ты знаешь, — вздохнул
Сергеев.
— Думаешь, ребятишки в костюмах имеют какое-то
отношение к убийству?
Сергеев пожал плечами и вновь нахмурился.
