Признаться, такое поведение Деда меня разозлило. Гадай
теперь, что все это значит: есть у него неведомые враги или нет. Или он решил
загрузить меня работой, чтобы глупостями не досаждала? Разумеется, Дед и раньше
давал мне задание «разобраться», и я неоднократно проводила для него
расследования и так поднаторела в этом, что часто, переусердствовав, получала
по шее. Именно излишнее усердие, которое подчас шло в разрез с интересами Деда,
и послужило причиной того, что я в свое время покинула дом с колоннами и до сих
пор до конца туда не вернулась, так и не решив, стоит ли это делать. Однако
прежде цель хоть и смутно, но все же маячила на горизонте. Сейчас я вовсе ее не
видела. Если Дед, все-таки опасаясь за свою жизнь, дал мне это задание, логично
намекнуть… Впрочем, ждать от него такой милости глупо. Дед — это Дед, и ход его
мыслей проследить невозможно, особенно такому существу с ограниченным
мышлением, как я. Человек, который опасается за свою жизнь, все-таки должен
вести себя иначе. Просто обязан насторожиться. Впрочем, старый змей, когда
хотел, умело скрывал эмоции. А если он возомнил себя великим до того, что
просто не в состоянии поверить, что кто-то отважится и посягнет? Очень многие
типы, помешавшиеся на своей исключительности, теряли ощущение реальности и
прямехонько оказывались на кладбище. Мог Дед так заиграться? Черт его знает. С
другой стороны, если он уверен, что ничегошеньки ему не грозит, зачем посылать
верного оруженосца, то есть меня, для прояснения дела. Тем более, по его
собственному утверждению, для этого, существуют менты, которым стараниями Деда
недавно прибавили зарплату? Нет, тут положительно что-то было. Дед так просто
ничего не делает. Я даже не удивлюсь, что господин Ларионов возник в баре, где
я коротала вечер, отнюдь не по собственной инициативе, а по мудрому наущению
работодателя. Я мысленно скривилась, однако понять, что за хрень творится в
Датском королевстве, мне захотелось даже больше.
— Давай сменим тему, — бодро предложил Дед,
приглядываясь ко мне. — Расскажи, как ты живешь?
— Хорошо живу, — поспешно отозвалась я и добавила,
пока он не начал строить из себя отца родного:
— А ты как думал?
Разумеется, Деду это не понравилось, не то, что я хорошо
живу, хотя и тут возможны варианты, а то, что не даю ему возможности проявить
отеческую заботу. Однако он постарался скрыть раздражение за понимающей
улыбкой.
— Ты счастлива? — не унимался он.
— Вчера точно была счастлива, пока не обнаружила труп,
потом уже не очень, потому что труп имеет место быть, а ты, по обыкновению,
темнишь и недоговариваешь.
— Не говори глупости, — посуровел он, но тут же
отеческая улыбка вновь преобразила его черты. — Ты в самом деле счастлива
с этим типом?
Ну, вот, приехали. Разговоры по душам я ненавидела еще
больше трупов, особенно когда сказать друг другу давно нечего.
— Нет, — покачала я головой. Дед насторожился.
— Нет?
— Ты ведь это хотел услышать? Я сделала ошибку и теперь
орошаю подушку слезами. К тому же стыжусь, что пала столь низко в глазах твоего
электората…
— Прекрати, — разозлился Дед. На этот раз он
злился всерьез, но тут же в его голосе появилась досада. — Скажи на
милость, почему я не могу тебя спросить, а ты просто ответить?
— Этим вопросом я задавалась полчаса назад, —
кивнула я.
— Я тебя о личном спрашивал.
— Я тебя тоже.
— Не хочешь, не говори, — отмахнулся он. — Но
счастливой ты не выглядишь. Каждый вечер сидишь в баре. Пьешь?
— Ты же знаешь.
— Все равно. Бар неподходящее место для счастливой
женщины.
— А парк?
— Что — парк?
— Парк подходящее? Я могу переместиться туда, чтобы
доставить тебе удовольствие.
— Ты доставишь мне удовольствие, когда порвешь с этим
типом.
— Вона как… — присвистнула я. — Я думала, вы
друзья, точнее — деловые партнеры. Как-то невежливо…
— Прекрати паясничать, — отмахнулся Дед. —
Дело совершенно не в том, что твой Тагаев… Хотя, прежде чем связываться с таким
типом, не худо было бы подумать об общественном мнении. Впрочем, для тебя
общественное мнение чепуха. Так вот, дело даже не в том, что мой помощник по
связям с общественностью открыто живет с недавней шпаной (Дед Тагаева иначе как
шпаной не именовал, очень ему нравилось это словечко), а в том, что ты сделала
никуда не годный выбор. Вы не подходите друг другу, и, даже если ты сто раз
скажешь, что счастлива, я все равно не поверю.
— Еще бы… Я тоже предпочитаю не верить в то, что мне не
нравится. Вот сейчас, к примеру, я не верю, что пятнадцать минут назад ты
злостно пудрил мне мозги… — Дед поморщился, а я продолжила:
— И жить с ним открыто в самом деле не стоило. То ли
дело втихаря, это бы общественное мнение не покоробило. А по поводу «не
подходим» тоже не факт, крайности, как известно, совпадают.
— Я понимаю, — мягко сказал Дед, глядя на меня с
печалью. — Тебе нелегко признаться… Но если ты просто боишься порвать с
ним… Он что, угрожал тебе?
Я поднялась и пошла к двери.
— Ты ни за что не поверишь, но мне нравится этот
парень, — весело сообщила я, и, между прочим, говорила правду, он мне в
самом деле нравился. Другое дело, что сам Тагаев поверить в это, как и Дед, не
в состоянии. «Как они, в сущности, похожи», — некстати подумала я.
— Иногда очень трудно признаться в своих
ошибках, — глубокомысленно изрек Дед.
— Это мне знакомо, — согласно кивнула я.
— Хочешь, пообедаем вместе? — засуетился Дед, что
ему, в общем-то, несвойственно. — Или съездим куда-нибудь? За город?
Хочешь? Погуляем в лесу. Сейчас в лесу должно быть прекрасно…
— Но наслаждаться этим придется кому-нибудь
другому, — вздохнула я. — Хочу побеседовать с медсестрой. Может,
узнаю что путное, раз ты предпочитаешь играть в молчанку.
— Детка…
— Я, конечно, давно привыкла к этой милой кличке… —
натягивая кроссовки, заметила я. Могу поклясться, он покраснел. От этого
зрелища у меня глаза на лоб полезли. Воспользовавшись моей растерянностью, Дед
обнял меня и запечатлел на моих устах поцелуй. Лишь с очень большой натяжкой
его можно было назвать отеческим.
— Не думай, что я не ценю твоего отношения ко
мне, — тихо сказал он. — Напротив, очень ценю. И я прекрасно понимаю,
какие чувства тобой движут. Ты боишься за меня. Потому что любишь. Так ведь?
— Конечно.
