«Она еще придет, — подумал он. — Обещала — и придет». Даня почувствовал, как на него наваливается сон, и не стал ему сопротивляться. Засыпая, он улыбался.
…А утром вернулось зрение.
Отец в тот момент сидел на табуретке, рядом с кроватью сына. Поняв, что снова может видеть, Данил не испытал дикой радости, и все же сердце его восторженно забилось.
— Папа, — проговорил он и схватил отца за руку, — я…
— Дурак, — сказал Крушилин, обдав Даню запахом перегара. — Дурак и слабак. Жаль, что похитили ее, а не тебя.
Данил не почувствовал ни обиды, ни возмущения, ни горя. Он вдруг четко осознал, что ненавидит этого человека. Ненавидит до того, что готов его убить. Не сейчас, нет. Потом, когда-нибудь — когда выпадет подходящий случай. Ведь это он — он один! — виноват в том, что мама больше никогда не подойдет к Даниной постели, никогда не погладит его по волосам, не скажет нежных слов…
И сейчас, стаскивая с отца вонючие носки, Данила не чувствовал ничего, кроме отвращения.
— Сынок, никогда не пей днем, — хрипел Крушилин, пристраивая толстую щеку на подушку.
— Да, папа.
Крушилин протянул руку и потрепал Даню по волосам.
— Я люблю тебя, ты знаешь?
— Да, папа, знаю.
Засыпая, отец еще что-то бубнил себе под нос, но Даня уже не слушал. Дождавшись, пока отец захрапит, мальчик достал из шкафа чемодан и принялся аккуратно выкладывать вещи на пол, пока не добрался до небольшого деревянного ящичка.
Крышка его была не заперта. Даня откинул ее и достал из специального углубления короткоствольный шестизарядный револьвер. Даня взвесил револьвер на ладони. Затем повернул его к себе дулом и взглянул на круглые головки патронов. Шесть медных головок, и за каждой из них — свинцовая пуля, способная размозжить голову даже такому медведю, как Павел Крушилин.
Даня сжал рукоять револьвера и взглянул на спящего. Вот удобный момент. Оружие в руке, отец спит и еще долго будет спать. Даже если не хватит решимости сделать все сразу и быстро, то есть время, чтобы еще раз все обдумать. Впрочем, зачем думать? Все уже давно решено.
Но выстрелить оказалось не так-то просто. Даня колебался, испытывал страшную досаду.
«Почему это образованные люди такие нерешительные трусы? — подумал он в отчаянии. — Любой из дворовых пацанов на моем месте давно бы уже нажал на спуск».
Он уткнул дуло револьвера отцу в висок.
«Давай! Давай же!»
Рука начала дрожать.
Вдруг свет в комнате померк, как если бы кто-то подошел к окну и заглянул в него. Данил обернулся и уловил краем глаза какое-то движение, словно кто-то быстро отпрянул от окна. Сердце испуганно забилось, глаза вдруг стала заволакивать желтая пелена, и Даня с ужасом понял, что слепнет.
За прошедшие после отравления четыре года с ним это случалось дважды. Первый раз, когда соседский мальчишка Колька Рабишев во время драки ударил его кулаком в переносицу. Тогда слепота продержалась полдня, а к вечеру отступила, к удивлению врачей и скучноватой радости отца.
Второй раз Даня ослеп всего на несколько секунд. Это было, когда он оступился и упал в яму с гнилыми листьями. Тогда он не успел даже как следует испугаться.
Памятуя тот случай, Данил заставил себя успокоиться и решил просто переждать. Зрение должно вернуться, как возвращалось всегда.
Он замер и спустя несколько секунд услышал шорох. Затем — едва различимый звук шагов. Данил напрягся.
— Кто здесь? — тихо спросил он.
Ответа не последовало.
— Я… — Данил перевел дух. — Я просто играл.
И вновь ответом ему была тишина.
— Почему вы молчите?
В нос Дане ударил резкий запах. Пахло чем-то плесневелым, залежавшимся. Запах стал сильнее, словно тот, от кого он исходил, подошел совсем близко.
Данила слегка замутило. Сердце забилось часто-часто, и мальчик готов уже был закричать от ужаса, когда вдруг все кончилось. Ощущение чужого присутствия исчезло так же внезапно, как появилось.
Желтая пелена спала с глаз, и Данил вновь обрел способность видеть. Он удивился, увидев, что все еще держит револьвер в поднятой руке. Устало опустив руку, посидел немного на полу, приходя в себя, затем аккуратно уложил револьвер в ящик, убрал на дно чемодана и заложил сверху рубашками и брюками отца.
10
И еще один постоялец прибыл в отель в тот день. Случилось это около трех часов дня, когда солнце припекало почти по-летнему, а юго-восточный ветер играл морскими волнами, выбивая из них серебристые искры.
Из желтого такси вышел мужчина среднего роста — жгучий брюнет, одетый в дорогой костюм, элегантный до франтовства. На голове его красовалась изящная фетровая шляпа.
Пассажир протянул таксисту зеленую купюру и сказал голосом мягким и мелодичным:
— Держите, любезный.
Таксист глянул на купюру и буркнул:
— У меня нет сдачи.
— И не надо, — сказал брюнет с улыбкой. — Оставьте жене на цветы.
Купюра перекочевала в карман таксиста. Брюнет зыркнул глазами по сторонам, вновь наклонился к таксисту и тихо проговорил:
— Возможно, мне придется скоро выехать из отеля. Очень скоро и очень срочно. Сможете приехать за мной сразу, как только я позвоню? За срочность заплачу по двойному тарифу.
— Не вопрос, — заверил его водитель.
— Даже если мне придется уехать ночью?
— В любое время.
Брюнет прищурил черные глаза и поинтересовался:
— А жена возражать не станет?
— Я холостяк.
— Отлично. Это мне подходит. Вот вам в качестве аванса.
И он сунул в руку таксисту еще одну купюру.
Дождавшись, пока машина отъедет, красавец-брюнет поправил шляпу и, подхватив небольшую сумку, двинулся к отелю. Проходя через летнее кафе, он остановился возле столика, за которым сидела Настя, и, приподняв шляпу, проговорил:
— Милая девушка, я вижу, вы пьете «Маргариту». Оцените и скажите — умеют ли ее здесь готовить?
— Мне нравится, — сказала Настя, с любопытством глядя на элегантного брюнета.
— Лучшей характеристики и не требуется. Вероятно, вам уже много раз говорили, что вы великолепно сложены. Никогда не думали о карьере танцовщицы?
— Нет, — ответила Настя удивленно. — А что, можете устроить?
Брюнет чуть прищурил черные, пронзительные глаза.
— Меня зовут Альберт. Альберт Алмазов.
— Настя, — представилась Настя.
— Очень приятно.
Алмазов сунул в рот черную сигарету. Он щелкнул пальцами, и откуда ни возьмись в руке у него появилась горящая зажигалка.
