– Я давно знаю Федора Поликарповича. Собственно говоря, я знаю его всю жизнь. Я родился в Медведкове.
– Вот как? Значит, вы вертелись возле Глаши не случайно?
– Вы догадливы. Я был Федору Поликарповичу вместо сына, своих детей у него не было… то есть я думал, что не было, – поправился Святой. – Все считали его бобылем. Кроме того, его в деревне побаивались. А я все время вертелся рядом. Он даже пытался учить меня.
– И этот колдун! Матерь божья! – Валя всплеснула руками.
– Нет, я оказался неспособным.
– Хоть это радует.
Валя взглянула в сторону Глаши. Та сидела, уставившись в одну точку, и ни на что не реагировала.
– Что с ней? – спросила Валя встревоженно.
– Она попала в неприятную историю.
– И что теперь делать?
– У вас водка есть?
– Вы плохо о нас думаете.
– Значит, нет. Я принесу. Заставьте ее выпить немного. Она уснет, а к утру все придет в норму. Завтра похороны…
– Чьи?!
– Федора Поликарповича. Он умер ночью.
– Господи помилуй! Царство ему небесное! – Валя неумело перекрестилась. – А почему похороны завтра? Три дня ж положено!
– Он так хотел. Никто не посмеет нарушить его волю.
– Ах, ну да…
– От Глаши не отходите. Она должна сделать кое-что. Не мешайте ей и ни о чем не спрашивайте.
– А вы? Вы мне толком ничего не объяснили!
– Я объясню, но позже.
Райский вышел из комнаты, но скоро вернулся с фляжкой в руках. В ней оказался коньяк.
С большим трудом Валя влила Глаше в рот немного коньяку. Когда коньяк обжег девушке горло, она взмахнула рукой, и Валя увидела, что в ней зажата продолговатая деревянная шкатулка. Глаша вцепилась в нее намертво и не желала отдавать.
Валя дождалась, пока девушка уснула, осторожно разжала ей пальцы, извлекла необычный предмет. Некоторое время она любовалась полированным деревом, потом поднесла шкатулку к окну и открыла…
* * *
На похоронах Глаша с удивлением обнаружила толпу народа. Хоронить собирались не в Медведкове, а на городском кладбище – не иначе как Райский постарался, – и Глаше пришлось долго трястись в тесном автобусе вместе с гробом и незнакомыми людьми, многие из которых плакали. Райского здесь не было. Должно быть, он, как и Валя, следовал за процессией своим ходом. Глаша им завидовала. Даже при большом скоплении людей, средь бела дня она безумно боялась своего деда. Прикованная к нему своим обещанием словно цепью, она не могла удариться в спасительное бегство, но и сидеть рядом с гробом было сущей пыткой.
Еще в доме она улучила момент и сунула под подушку лаковую шкатулочку, которую ей вернул Райский. Теперь оставалось только проследить за тем, чтобы гроб со всем содержимым опустили в землю, и ее миссия будет выполнена. Поэтому она сидела рядом, пытаясь унять дрожь в руках, которые для верности стискивала коленками.
Слава богу, никто не лез к ней с вопросами и соболезнованиями. Многие так и не поняли, кто эта рыжая грудастая девица с сухими, дико поблескивающими глазами, которой отвели почетное место около великого усопшего. Глаша чувствовала себя неловко в своих джинсах и голубом свитере. Подходящей для похорон одежды у нее не было. Кто-то одолжил черный платок, которым она повязала волосы.
В том, что деда считали могущественным и почти всесильным, она убедилась по обрывкам фраз, которыми со сдержанным почтением перебрасывались окружающие. Что до нее, то она получила минувшей ночью доказательство его силы. Страх до сих пор не отпускал ее. И еще обида. За что дед хотел убить ее? И откуда, черт возьми, на дороге взялся ящичек?
Сама процедура погребения оказалась на удивление короткой, или ей так показалось оттого, что рядом была Валя. В присутствии подруги страх как-то съежился и потускнел, но не исчез. Глаша знала, что он обязательно вернется. Всю дорогу ей чудилось, что за ней наблюдают. Глаша беспокойно вертела головой, но ничего подозрительного не заметила. Даже Райский куда-то исчез. Она не видела его с прошлой ночи.
На поминки они не поехали. Валя, правда, высказалась по поводу того, что это не по правилам, но настаивать не стала – слишком уставшей выглядела Глаша. Они вдвоем потихоньку отделились от толпы, свернули на боковую аллею, чтобы пройти к выходу другой дорогой.
И заблудились.
Глаша заметила это первой.
– Слушай, что-то мы слишком долго бродим, – заметила она.
– Похоже на то, – Валя озабоченно огляделась вокруг и поежилась. – Скоро смеркаться начнет. Неуютно.
– Может, вернемся?
– Куда? Хуже будет. Мы столько раз сворачивали… Я и не думала, что кладбище такое большое. И народу совсем нет.
– Это потому, что старое. Здесь уже почти не хоронят.
– Да? – Валя красноречиво взглянула на четыре мраморные стелы с портретами бритоголовых парней и совсем свежими датами. – А это что?
– Ну, – Глаша развела руками, – из любого правила бывают исключения.
Валя не ответила. Под ногами вместо хорошо утоптанной дорожки просматривалась едва различимая тропка, которая то и дело упиралась в покосившиеся, насквозь проржавевшие ограды. На кладбище вообще не слишком весело, а в нынешней ситуации особенно. Дул легкий ветерок, теплый и влажный, как последний выдох умирающего старца.
При мысли о старце Глаша поежилась. Ее угнетало это место, пропитанное духом смерти, с унылыми надгробиями и человеческими останками.
– О, черт! – выругалась Валя.
– Что?
– Не двигайся! И посмотри влево! – Валя застыла и почему-то говорила шепотом.
Глаша послушно повернула голову и тихо ахнула. В десяти метрах впереди на замшелой могильной плите сидела псина – эдакий выходец из преисподней. При ближайшем рассмотрении чудовище оказалось чистокровным ротвейлером – толстым, клыкастым и улыбающимся.
– Сюрприз, блин, – тихо выругалась Валя, но собачка услышала.
Повернула черную башку и улыбнулась Вале персонально.
– Но-но! – Валя попятилась. Псина не сдвинулась с места.
– Что делать будем? – спросила Глаша после продолжительной паузы, за время которой их дислокация не изменилась.
– А я знаю?
– Ну, у тебя же есть собаки.
– То свои. А это – чужая. Здоровый кобелина.
– Ты как узнала, что кобелина?
– А что тут узнавать-то? – Валя взглянула с недоумением.
Глаша смутилась.
Положение стало критическим. Улыбающийся монстр сидел как скала. Он не рычал и не пытался наброситься, но пройти мимо не решилась бы даже отчаянная Валентина.
