- Как раз к рассвету и ударим.
Рыбушкин обеспокоенно глянул на часы: половина седьмого. "Неужто опоздаю приготовить завтрак?" - мелькнуло в голове адъютанта.
* * *
ПЯТЬДЕСЯТ БЕСКОНЕЧНОСТЕЙ
Прохор - любитель старых песен. Вечером, когда затихает деревня, проходящий мимо избы, где расположен наш штаб, может частенько слышать могучий бас Прохора и под сурдинку вторящий ему хор:
Ревела буря, гром гремел...
Входящие в горницу к вечернему чаю командиры тихо присаживались на лавках вдоль стен, вступали в хор.
Это пение служило нам отдыхом от тяжелых дней на морозе, на пронизываемых студеными ветрами аэродромах. Хотя мы с Прохором не так уж давно были переведены в эту штурмовую часть, все уже знали тут, что оторвать нас от песни может только служебное дело. Подперев кулаками тяжелую голову, Прохор пел сосредоточенно и серьезно.
Но сегодня нам не удалось допеть "Ермака". Танкам противника, пытающимся задержать стремительное наступление Красной Армии, удалось вклиниться в наше расположение. Они двигались как раз туда, где был расположен наш аэродромный узел.
К тому моменту, когда Прохор дочитывал сообщение, начальник штаба уже развернул на столе карту.
Было ясно: до наступления темноты мы едва ли успеем перегнать самолеты на новое место. Я ждал, что сейчас последует приказание Прохора: "Немедленно все в воздух!" Но он сидел над картой задумавшись. Начальник штаба с нетерпением следил за каждым движением его лица. Наконец Прохор сказал:
- С рассветом вылет.
- К тому времени немецкие танки могут оказаться у нас в тылу,- заметил начштаба.
- Исполняйте,- коротко ответил Прохор и тут же отдал ряд приказаний, обеспечивающих аэродром от неожиданного появления немецких танков.
Все вплоть до поваров были вооружены гранатами и ампулами с горючей жидкостью. По сторонам обеих дорог, ведущих к аэродрому, были поставлены самолеты. Их пушки были направлены таким образом, что проходы в лесу оказались под перекрестным огнем.
Часа через два мы снова собрались в штабе. Прохор и комиссар делали вид, будто ничего не произошло; садясь за стол к ужину, они сбросили кожанки, и я увидел у них на поясах целую гирлянду гранат. Они оба были готовы к рукопашному бою с немецкими танками.
Ужин был окончен. Прохор лежал на койке, протянув свои огромные ноги на спинку, и, словно ничего не случилось, тихонько тянул:
Заутра глас раздастся мой...
Сидя у него в ногах, комиссар тихонько подтягивал. Мы молчали.
Ближе к полуночи Прохор неожиданно вскочил с койки.
- На аэродром, товарищи!
В тишине избы было слышно, как стукаются друг о друга металлическими корпусами пристегиваемые гранаты. Кто-то рассыпал по столу пистолетные патроны и, бранясь себе под нос, ловил их по клеенке.
Мы шли деревенской улицей, потом полем, на котором в свете яркого месяца были видны бегающие под ударами ветра снежные закрутни. Вошли в лес. Снег особенно звонко скрипел на убитой людьми и машинами дороге. Проваливаясь по пояс в сугробах, мы обошли самолеты. Они стояли у опушки, уже лишенные масок, готовые к вылету с первым светом. Летчики, механики, вооруженцы, казавшиеся в полутьме чудовищно большими и страшными от своих неуклюжих комбинезонов, не отходили от машин. Под крыльями на снегу чернели кучки ручных гранат и выставленные на треногах пулеметы.
Закончив обход, мы собрались в блиндаже командного пункта. Скоро к нам присоединились командиры и комиссар штурмового полка. Командир-штурмовик, высокий плечистый майор Кравец - любимец Прохора, был сегодня мрачен. Он молча опустился на лавку против комелька и сосредоточенно уставился на огонь.
- Что замрачнел, майор? - спросил Прохор.
- Все думаю.
- О чем же тебе думать?
- Правильно ли мы с вами поступили, не улетев на новые точки?
- Мы поступили? - Прохор удивленно поднял брови. - А разве тебе было дано право выбирать, как поступать? Приказ оставаться здесь был дан мною, а размышлять о том, окажусь я прав или виноват, нужно мне, а не тебе. Верно, комиссар?
- Верно, - сказал комиссар и обернулся к спускавшемуся в блиндаж командиру истребителей - маленькому, коренастому майору Клюеву: - Споем, майор?
Клюев похлопал рукой об руку, подул на них и подсел к печке. Это был наш лучший тенор.
- Что будем петь?- спросил он, весело блестя живыми глазами.
Вместо ответа Прохор затянул басом:
Ревела буря, гром гремел,
Во мраке молния блистала.
К нему первым присоединился баритон Коваля. Следующая строфа шла уже с участием Клюева. Его чистый и звонкий голос лился легко и свободно:
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой...
Время от времени начальник штаба поднимал руку. Это означало, что ему необходимо молчание. В углу блиндажа пищал зуммер телефона.
Начальник штаба опускал руку, и пение продолжалось.
И тут, как всегда, покрывая всех остальных, поднимался к потолку, распирая стены и заставляя дрожать стекла в оконце блиндажа, бас Прохора:
...С рассветом глас раздастся мой,
На подвиг и на смерть зовущий...
Начальник штаба невольно поглядел на часы: до рассвета оставалось около часа. И как бы уловив его беспокойство, пискнул телефон. Мгновенно все смолкло. Десять пар внимательных глаз уставились на начальника штаба, снявшего трубку.
Положив трубку, он доложил Прохору:
- Противник обходит наш узел.
- Время? - коротко бросил Прохор.
- Пять пятьдесят, - ответил начальник штаба. Комиссар прикинул по карте:
- Если ничто их не задержит, они будут здесь через час.
- Они здесь не будут ни через час, ни раньше, ни позже,- спокойно сказал Прохор и встал. Держа перед собою шлем, он в раздумье, как бы про себя, напевал:
...Тот должен думать лишь о ней,
За Русь святую погибая.
Вдруг он сказал начальнику штаба:
- Штурмовики взлетают через двадцать минут. За пять минут полета они будут над совхозом, где, вероятно, к этому времени окажется и голова противника.
- Взлетать придется почти в темноте,- нерешительно доложил начштаба.
- Да, почти, - сказал Прохор.
- С задания штурмовики возвращаются на новые площадки? - спросил начштаба.
- Нет,- сказал Прохор,- они возвращаются сюда.
Он неспеша поднимался по лестнице, напевая себе под нос.
Когда он был уже на последней ступеньке, раздался звонкий голос командира истребителей Клюева:
