— Ну, ну, — подтолкнул его Кручинин, — что там за этим «и»?
— И вообще…
— То-то и оно, что «вообще», — передразнил Кручинин. — А конкретно-то что? Ясно: концы ведут туда… А где они эти концы, ухватил ты их?
Грачик, сердито прищурившись, поглядел на Кручинина: вот это мило! Разве не он сам утверждал, что именно туда, за рубеж, тянутся нити дела? Что убийство Круминьша — дело рук эмигрантов? И вот пожалуйте: теперь его же, кажется, обвиняют в том, что он, Грачик, этого не понимает!
— Единственное, что я теперь знаю… — он раздельно повторил, сдерживая раздражение: — Не предполагаю, а знаю: оттуда пришло и туда уходит… Впрочем, я всегда утверждал, что это диверсия зарубежного происхождения.
— Какие основания у тебя были «всегда» это утверждать? — Кручинин подошёл к Грачику и взял его за лацканы пиджака. Он делал это, когда хотел втолковать что-нибудь так, чтобы Грачик хорошенько запомнил: «всегда»!.. Нет, брат, никогда не становись на путь огульного приклеивания делу ярлыка диверсии из-за рубежа. Начни муссировать такие версии, и — они перерастут в панику. Врагу это бывает выгодно. Он сам готов приложить руку к тому, чтобы культивировать такой психоз. Тогда это само превращается в опасную диверсию. Мировая история, если в ней хорошо покопаться, даёт достаточно примеров тому, как царедворцы, стремившиеся к власти, заражали шпиономанией своих державных повелителей в интересах тех, кому они, эти лукавые интриганы, продались. Мы должны уметь анализировать все, чему учит история и чужих, враждебных нам режимов. Эти уроки должны нас вооружать.
— Хотел бы я знать, чему же учит история применительно к данному случаю?
— Умению видеть врага, Грач! Находить и разоблачать! Это называется бдительностью, детка! Доброкачественный материал, обличающий врага, мы должны уметь отличать от того, что нашёптывает злонамеренный или просто трусливый человечишко.
— Там, где царит доверие друг к другу, шептуны ничего не добьются, — небрежно отмахнувшись, ответил Грачик.
— Вот как?! — Кручинин поглядел на Грачика так, что тот поёжился: — Меня уже не раз упрекали в том, что я вожусь с прекраснодушным младенцем, — это о тебе. Ты действительно не понимаешь или только для того, чтобы позлить меня, строишь из себя недалёкую красную девицу? Не знаешь, как из-за шептунов рассыпались содружества, разбивалась дружба, какой вред эта мразь наносила партиям?.. Ведь для них: поссорить друзей — уже половина дела сделана!
— В конце концов, Нил Платонович, — сказал Грачик с обиженным видом, — я думаю, что не хуже вас знаю хотя бы историю французской революции.
— Зачем так далеко ходить? — иронически сощурился Кручинин.
— При случае поговорим и о делах поближе, а на сегодня достаточно Робеспьера, — решив не сдаваться, заявил Грачик. — Если бы нашёлся талант, способный создать вдохновенную драму или роман о таком эпизоде революции, — урока хватило бы надолго.
— Как было бы хорошо, если бы люди почаще вспоминали об опасности интриг! — задумчиво проговорил Кручинин. — Что такое насаждение интриганства как не один из самых опасных видов диверсии? Очень жаль, что интрига сама по себе не предусматривается кодексом как преступление. Только доведённая до логического конца, принёсшая реальный вред, интрига становится объектом нашей деятельности, когда подчас уже ничего нельзя ни предохранить, ни поправить, остаётся только наказывать. Да, мы вынуждены наказывать. И заказывать строго. Подчас очень строго. Тут мы не имеем права на снисходительность. Этого нам не позволяет великая гуманность конечной цели. Не приходится полагаться на слова Гюго: «Почти все преступления — отцеубийцы. Рано или поздно они оборачиваются против тех, кто их совершил, и наносят смертельный удар преступнику».
Грачик всегда легко заражался хорошими афоризмами. Услыхав что-либо в этом роде, он приходил в возбуждение и готов был философствовать с темпераментом, присущим всему, что шло у него от души.
— Верно! Очень верно! — воскликнул он в восторге, услышав эту цитату. Но Кручинин, зная его слабость, поспешил перебить:
— Верно само по себе, но не исчерпывает вопроса. Мы не имеем права полагаться на то, что рано или поздно преступление, будучи совершено, пожрёт само себя. Мы обязаны его предупреждать, главным образом предупреждать, больше, чем карать. Это — единственный путь для избавления нашего общества от язвы преступности.
— А на этом пути торчат три сосны… — начал было Грачик, но Кручинин снова перебил:
— И в этих трех соснах — неприкосновенность личности, святость жилища и порядок — мы ещё путаемся, шарахаемся от сосны к сосне.
— Такова уж натура человеческая, — с неожиданной глубокомысленностью заявил Грачик, — обжегшись на молоке, — дуть на воду. Что поделаешь!
— Ты прав, ты прав! Пример этой путанице положили с преступностью малолетних… Три роковые сосны, которые непременно оказываются тёмным бором, как только к ним прибавляется четвёртый кустик — бич всех путников по дебрям бюрократии — формализм!
— Э, учитель джан! — Со смехом крикнул Грачик. — Вот это уже не кустик — это и есть джунгли! Самый тёмный, самый страшный бор, в котором может заблудиться волк, а не только Красная шапочка!
— Хорошо, что мы с тобой не законодатели, а маленькие колёсики практического механизма…
— Да, кажется, мы с вами не давали маху, — с легкомысленным самодовольством молодости сказал Грачик. — Вспомните наши дела с электростанцией, с Оле Ансеном и лжепастором, дело Гордеева.
При упоминании имени Гордеева тень пробежала по лицу Кручинина. Он тотчас справился с собой, но Грачик успел заметить, что нечаянно задел то, что не следовало вспоминать. Это было не только их общим делом, а и областью личной жизни Кручинина, куда он не любил пускать других. Даже близкая дружба не сделала Грачика участником интимных мыслей и чувств старшего друга.
67. Что делать с верой в человека?
— Мы удалились от темы, — недовольно сказал Кручинин, не скрывая того, что хочет переменить тему. — О чем, бишь, шла речь?
— О пограничниках… Но сначала я должен поделиться с вами новостью, которой вы не знаете: явилась с заявлением, точнее с самооговором, Линда Твардовская, мамаша отравленной Ванды.
Пальцы Кручинина потянулись к бородке. Сейчас он начнёт её крутить и прищурится на Грачика, словно ничему не верит, а на самом деле станет запоминать каждое слово так, что сможет с точностью все пересказать — разбуди его ночью. Грачик последовательно, не пропуская деталей беседы с Твардовской, останавливаясь на собственных впечатлениях от её поведения, рассказал о свидании.
— И что же ты по этому поводу думаешь? — не переставая щуриться, спросил Кручинин.
— Говорить откровенно?.. А вы не станете издеваться?..
Прищур Кручинина всегда выводил Грачика из равновесия. После некоторого колебания он сказал, что, по его мнению, эта особа наговаривает на себя то, чего не было. Друзья решили ещё раз — в который раз! — разобраться по пунктам: в чём «за» то, что Линда говорит правду, и в чём «против». Кручинин кропотливо проанализировал каждое положение, отыскивая слабые места. Первым была ложь насчёт имени мужа, которого Линда называла Павлом Лиелмеж. Она не подозревала, что следствие знает его настоящее имя — Арвид Квэп. Второе; справка из Ленинграда гласила, что друзья Ванды не посылали Линде Твардовской письма с описанием смерти её дочери. Заявление о смерти дочери возбуждало подозрение: она была в курсе покушения на жизнь дочери, коль скоро считала её мёртвой. Слушая Грачика, Кручинин изредка кивком головы выражал одобрение или поджатыми губами давал понять, что мысль кажется ему неверной.
