Плотоядно потирая ладони, он уселся за стол. Ел быстро, сильно двигая челюстями и громко чавкая. От каждого блюда оставлял понемногу на своей тарелке. Это предназначалось для Магды. Но оладьи с вареньем ему так понравились, что он, отодвинув было три штуки для работницы, съел одну из них, а подумав, доел и две остальные.
— Ты не похудеешь, — сказал он, смачно пришлепывая толстыми губами, — возьми вместо оладий картошки. Она отлично нагоняет тело, хэ-хэ… А быть в теле — это главное для девчонки, как и для свиньи, хэ-хэ!
Квэп прошёлся взглядом по фигуре Магды. Девушка стояла, прислонившись к дверному косяку. От этой позы ткань блузы на её груди натянулась, и Квэп с удовольствием задержал взгляд плотоядно прищуренных глаз на этом месте. Черт их дери, этих деревенских девок! Даже голодные, они умудряются сохранить такую грудь, словно в ней хранится запас молока на все их потомство вперёд! Ах, чёрт возьми!.. и Квэп снова облизал губы, как после оладий с вареньем.
Поймав его взгляд, Магда потупилась и негромко сказала:
— Вы обещали похлопотать насчёт… Яниса.
Её несложная психология безошибочно подсказала ей, что сейчас подходящий момент для такого вопроса. Скоро два года, как её Янис — единственный на свете парень! — уехал в Африку. Контракт был на год, а Янис по сию пору не может вырваться. Говорят, в этой Африке ещё хуже, чем здесь. Янис пишет: ещё немного, и он вовсе не вернётся… Что же она будет делать без своего Яниса?..
При мысли о Янисе щеки Магды порозовели. Глаза Квэпа, подёрнувшиеся влагой от водки и оладий, остановились теперь на лице Магды. Он подумал, что на свете бывают, конечно, девицы и поприглядней, но если принять во внимание, что эта особа не стоит ему ни гроша…
Не спеша с ответом на вопрос Магды, Квэп потягивал горячий кофе, дуя сквозь выпяченные губы.
— Плохо тебе у меня, что ли?.. — выговаривал Квэп между глотками. — Дура ты, девка! Что тебе в твоём голоштаннике? Или воображаешь, что он привезёт тебе мешок африканского золота!.. Лучше налей-ка мне ещё чашечку… Это, конечно, не тот кофе, какой, бывало, пивали в нашей Риге… Вспомнить «Ниццу». Какие там были сливки!.. А девчонки-то, девчонки! Ту, бывало, ущипнёшь, так уж от одного этого прикосновения кровь начинает играть, словно выпил!.. Ах, Магда, Магда, вот когда была жизнь, скажу я тебе…
— Люди говорят: никакой тогда не было жизни…
— Дура ты… Настоящая деревенская корова!
— Скажите же мне насчёт Яниса: вернёте вы его из Африки или нет? — При этих словах в голосе Магды прозвучало что-то, что заставило Квэпа отставить чашку с кофе. После некоторого размышления он сказал:
— Ладно, вернусь от начальства, ляжем рядышком да потолкуем о твоём Янисе… Что-нибудь и придумаем, хэ-хэ.
И снова принялся за кофе, не глядя на Магду.
Полногрудая и широкобёдрая, с жидкими, словно отмытыми до серебристой белизны льна волосами, Магда молча глядела, как Квэп пьёт. Взгляд её не отличался выразительностью. Тем не менее, если бы Квэп попытался прочесть то, что было в нём написано, кофе, вероятно, застрял бы у него в горле. Ненависть светилась в белесых глазах Магды. Это была ненависть затравленного существа, долго, терпеливо, по вековой привычке к рабству копившего обиды целых поколений. Но с поколениями сдерживающие эту ненависть силы ослабевают и всё, что было накоплено от праотцов, начинает вырываться наружу. Тогда происходит расправа — беспощадная, но справедливая.
При каждом движении тяжёлых челюстей Квэпа у Магды перекатывался желвак под воротником кофты. Словно она проглатывала набегавшую слюну. Девушка глядела на розовые щеки Квэпа, такие круглые, будто под каждую из них он запихнул по оладье; она глядела на его большой круглый с сизоватыми прожилками нос, двигавшийся вместе со щеками и круглым подбородком. И в её взгляде была ненависть к щекам, к носу, к подбородку, к толстым, оттопыренным и почти всегда влажным губам Квэпа. Даже его голубые глаза и полуприкрытое, словно парализованное, веко над левым глазом — все возбуждало ненависть Магды. Чтобы совладать с этой ненавистью и не выдать её, она опускала взгляд на свои большие крестьянские руки, сложенные на животе.
Квэп не был психологом вообще, а уж вдумываться в переживания прислуги он счёл бы просто глупым. В этом было его счастье. Иначе, пойми он мысли Магды, он не смог бы сомкнуть глаз и на полчаса, а не то, чтобы крикнуть вдруг среди ночи, как обычно:
— Эй, Магда!.. Спишь, толстуха?.. Ну-ка, приди взбить подушку твоему хозяину!
Как Магда вглядывалась в резкий шрам, перерезающий у горла розовую шею её хозяина! Если бы Квэп это видел!.. И даже орёл, большой синий орёл, держащий в лапе свастику, искусно вытатуированный у Квэпа на груди, вместо восхищения возбуждал в Магде только ненависть. И об этом тоже Квэп мог бы прочесть во взгляде Магды…
Покончив с едой, Квэп, наконец, встал из-за стола, обсосал липкий от варенья палец и повалился на старый, продавленный диван, служивший ему для послеобеденного сна. Но сегодня уже не было времени спать: стрелки часов на стене кухни напоминали о том, что близится время отхода поезда.
Поворчав на тяжёлую жизнь, Квэп скоро встал и, одевшись тщательнее, чем обычно, отправился на станцию. Он шагал по липкой глине и перебирал в уме имена людей, из числа которых можно было бы выбрать исполнителей задуманного плана. Их лица проплывали перед его взором, и когда он наталкивался на кого-нибудь, казавшегося ему подходящим, то произносил имя вслух и загибал палец.
Дойдя до станции, Квэп расправил пальцы. Только большой остался загнутым. Но подумав, разогнул и его. Квэп смотрел на него так, словно это был не его собственный палец с выдающимся хрящом сустава, поросший жёсткими рыжими волосами и увенчанный нечистым обгрызенным ногтем. Квэп смотрел на палец так, будто перед ним был живой кандидат, способный, не задумываясь, всадить пулю в затылок Круминьша. Надёжный кандидат, обученный своему делу в нацистском застенке!
Квэп крякнул от удовольствия. Довольный своим выбором и своим планом, не спеша направился к билетной кассе.
Через некоторое время после этой поездки Квэпа произошли оживлённые сношения — письменные и при помощи посланцев — между главарями разных эмигрантских латышских организаций. Целью сношений было объединение усилий на почве содействия «делу Круминьша».
По началу это дело послужило причиной резкой критики действий более молодого Центрального латышского совета со стороны зубров антисоветских происков. Матёрые фашисты из «Перконкруста», из «Тевияс Сарге», из рядов айзсаргов и из «Яйна Латвия» готовы были перегрызть друг другу горло ради того, чтобы захватить иностранные субсидии. Только грубый окрик самих иностранных хозяев заставил их атаманов с ворчанием согласиться на сотрудничество с «Даугавас ванаги» — военизированной фашистской организацией Центрального латышского совета. В результате совместным совещанием главарей был принят план ликвидации Круминьша, предложенный Адольфом Шилде. К тому времени все уже забыли о том, что автором плана был Квэп. По этому плану к смерти приговаривались оба латыша, явившихся с повинной к советским властям, — Эджин Круминьш и Карлис Силс. В действительности убить должны были только первого из них, но в целях конспирации это не было записано в протокол. Ведь если бы к смерти приговорили одного Круминьша, то у советской разведки возник бы законный вопрос: почему пощадили Силса? У организаторов этого дела не возникало сомнения в том, что советские органы безопасности будут все знать. И тогда власти в Советском Союзе стали бы наблюдать за Силсом. А ведь эмиграция возлагала на него надежды. Поэтому непосредственным исполнителям приказ убить Круминьша и не трогать Силса был отдан лишь устно, под строгим секретом.
