— Если вы хотите убить меня, — проговорил между тем едва слышно Йевиньш, — так вам осталось совсем, совсем немножко. Ещё несколько таких же ужасных слов, и моё сердце совсем остановится. — Только тут Грачик заметил, что подглазья портного стали совсем чёрными, губы посинели. Грачик поспешил налить ему воды, но Йевиньш отстранил стакан, достал из жилетного кармана крошечный пузырёк и два раза лизнул его пробку. С минуту после этого он сидел опустив веки, наконец, провёл рукой по лицу: — Стыдно вам, гражданин прокурор, думать такое! — он с укоризной покачал головой. — Разве Квэп не наш общий враг? Я потому и прибежал к вам, хотя у меня, вот, сердце… Но чего я не могу, так не могу: подписать, что это его шапка… Очень сожалею, но не могу.
Грачик молча наблюдал, как он усталыми движениями дрожащих пальцев застёгивает воротничок, завязывает галстук. Несмотря на очевидное страдание, он делал это со всем старанием. Наконец, он поднялся со стула и, держа шляпу в вытянутой руке, сказал:
— Если я вам понадоблюсь, то с девяти до шести я в ателье. Перерыв на обед с трех до четырех.
Он раскланялся и, переступив порог, бережно надел шляпу.
Грачик долго ещё вертел в руках злополучное кепи.
Поутру он допросил приёмщицу ателье «Максла». Да, ей показалось, что это кепи оставил в ателье милиционер, когда пришёл вызвать скорую помощь; да, она так и сказала Йевиньшу. Но отказывается подписать показание о том, что это кепи принадлежит потерпевшему — возможно, что она ошиблась и кепи действительно забыто какой-нибудь дамой, хотя на её личный взгляд это маловероятно: их заказчицы не надели бы такого грязного кепи. Помнит ли она, какие дамы, кроме заказчиц, приходили к Йевиньшу? Нет, она не наблюдает за частной жизнью Яна Яновича! (При этих словах девушка обиженно поджала губы и опустила глаза.) Не может она ничего сказать и о цвете волос его посетительниц: их бывает слишком много…
Приёмщицу сменил милиционер. Его показания были более определённы: он не помнит, чтобы принёс в ателье какую-нибудь шапку. Пострадавший действительно отбыл с места происшествия без головного убора, но он — сержант милиции Вилис Дробинский здесь не при чем. Нет, положительно он не помнит, чтобы отнёс шапку неизвестного в ателье «Максла». Это не отмечено в его рапорте, Грачик может убедиться.
Итак?.. Если бы приёмщица опознала в кепи вещь блондинки, приходившей к Йевиньшу, — Грачик был бы даже доволен тем, что шапка не оставлена Квэпом. (В том, что пострадавший — это Квэп, он опять почти не сомневался: уж очень совпадал словесный портрет, сделанный портным, со всем, что было известно следствию.) Но так как приёмщица не могла сказать ничего путного, как и Йевиньш, то Грачик мог только огорчаться тем, что никто не опознал в шапке вещь пострадавшего.
Есть ли у него новые данные для того, чтобы отправиться на остров с ордером на обыск или даже на арест? Сам он как прокурор санкционировал бы такой ордер в полном согласии с законом и с собственной совестью?
Неизвестно, нашёл бы он выход из этого затруднения или нет, если бы Кручинин, повертев в руках пресловутое кепи, не сказал:
— Что может быть проще: ежели шапку носила твоя мызница, а потом надевал Квэп, то почти наверняка там осталось хоть по волоску из шевелюры каждого. Дай шапку экспертам.
— Нил Платонович! — только и нашёлся воскликнуть Грачик, поражённый не простотой решения, а тем, что он не нашёл его сам, хотя отлично знал возможности экспертизы и не раз прибегал к ней в подобных случаях. Он трагическим жестом схватил себя за голову и покачал ею из стороны в сторону. — Нет, не совсем пустая, — заявил он с самым серьёзным видом, — значит, это временное затмение.
— Будем надеяться, — в тон ему серьёзно согласился Кручинин.
Спешное задание было уже выполнено экспертами. Заключение гласило, что несколько женских волосков светлой окраски (естественная пигментация, без применения химии) были найдены прилипшими к жировому слою (бриолин изготовления рижской фабрики «Дзинтарс») на подкладке шапки. Кроме того, обнаружены 2 (два) волоса из мужской бороды тоже светлой окраски (естественный пигмент) со слабым признаком поседения.
— Ну вот и всё! — сказал Кручинин таким тоном, словно все это само собою разумелось заранее. — Теперь ты знаешь всё, что тебе нужно.
— Ну, что же: брать её или не брать? — Грачик делал вид, что задаёт этот вопрос самому себе. Он мало надеялся на то, что Кручинин разрешит его недоумение, имевшее существенное значение для всего дальнейшего хода расследования. И действительно, Кручинин, казалось, не слышал вопроса. Только по тому, как сощурились глаза учителя, которые он поспешил отвести в сторону, Грачик понял, что он ждёт от него самостоятельного решения, сообразно здравому смыслу и в полном соответствии с законом.
41. Сладкие сны Арвида Квэпа
Грачик ещё раз повидался с Силсом. По его мнению, парень действительно не знал, кто доставил ему сообщение. Ночью он проснулся от стука в окно и увидел, что в отворённую форточку падает листок. Это и была сложенная особым образом записка с отметками, указывающими способ проявления тайнописи.
Силс сидел перед Грачиком, удручённый тем, что «те» не оставляют его в покое.
— Не знаю, что делать, — уныло говорил он, — именно не знаю.
— Отдать эту записку мне и забыть о ней, — сказал Грачик.
Силс в сомнении покачал головой.
— …А Инга? — проговорил он.
О ней-то Грачик и забыл. А было ясно, что на этом пункте сосредоточены все мысли Силса. Что мог тут посоветовать Грачик, чем мог помочь? Силс ушёл от него таким же подавленным, как пришёл. Но когда Грачик, по обыкновению, перебирал в памяти только что приведённый разговор с Силсом, то остановился на показании Силса о том, что ему, в своё время, была дана резервная связь. Силс не вспоминал о ней, так как не пришлось ею пользоваться. К тому же он не получил пароля этой связи. Но с этого момента мысль Грачика настойчиво возвращалась к обстоятельству забытой и не использованной Силсом линии связи. В этом не было ничего необычного. Нередко, при ведении дела, в нём попадалась какая-нибудь деталь, прошедшая мимо внимания Грачика. Бывало, что потом эта деталь оказывалась существенной. Бывало, и нередко, что она оставалась пустяком, случайностью, не имеющей отношения к делу. Но в любом случае она держалась в памяти Грачика, досаждала ему, пока он не вписывал её в дело, либо окончательно отбрасывал. И не было ничего удивительного в том, что упоминание Силса о женщине-связной застряло в мозгу Грачика, как заноза. Эту занозу так или иначе нужно было извлечь — с пользой для дела или хотя бы для того, чтобы о ней забыть. Мысль об этой линии связи неизбежно ассоциировалась с женщиной с острова у озера Бабите. Так вот перед ним и вставали: чёрная река, неприветливый дом старой мызы и непременно большое, красиво оправленное зеркало. А в зеркале — слабо освещённое керосиновой лампой отражение полупьяной женщины в сером костюме. Грачику начинало казаться, что тогда он был недостаточно внимателен и пропустил, вероятно, много мелких деталей, которые помогли бы теперь кое-что понять. Разве эта женщина не следила за каждым его движением из-под локтя, делая вид, будто оправляет причёску? Разве не делала она попытки удержать его у себя, чтобы напоить? Чем? Кто знает, что дала бы она ему?.. Конечно, он должен был быть внимательнее. Хотя… какие у него были тогда основания выделять именно эту женщину из сотен других, попавшихся на его пути с начала расследования по делу Круминьша?.. И уж во всяком случае неразумно упрекать себя в том, что он тогда не установил за нею наблюдения…
