— На же, гляди, — раздалось со скамьи подсудимых, и Квэп, рванув рубашку, обнажил грудь — она была чиста.
Квэп повернулся так, чтобы показаться публике, и едва ли в зале нашёлся хоть один человек, у которого не вырвалось бы восклицание удивления и испуга.
— Перестаньте дурачить людей, Квэп, — сурово проговорил прокурор. — Свидетель Йевиньш, опишите нам татуировку на груди подсудимого.
И когда портной подробно описал рисунок, Крауш положил на стол суда рентгенограмму с таким рисунком.
— Экспертиза, — сказал Крауш, — свидетельствует, что этот снимок сделан с подсудимого Квэпа, Строда то ж, Винда то ж. Невидимая на внешнем слое эпителия татуировка хорошо просматривается при помощи рентгена. А теперь поднимите голову и покажите вашу шею.
Но Квэп испуганно запахнул на груди рубашку и даже застегнул пиджак. Вся его фигура сжалась, и взгляд опустился на барьер скамьи подсудимых, который Квэп, казалось, пристально рассматривал в течение всего процесса.
Прошли перед судом Мартын Залинь, буфетчик из Цесиса, хозяева дома, снятого Виндом в Цесисе, предколхоза Дайне, председатель артели «Верное время». Каждый из них отвечал на вопрос прокурора: «Да, это он», и на каждого из них Квэп бросал короткий, почти мимолётный взгляд, тотчас опуская его на барьер. И только когда перед судом очутился вор с рынка, купивший кожаную куртку, Квэп поднял голову и в ответ на слова: «Да, это он», — протестующе крикнул:
— Неправда! Я никогда не видел этого человека… Это ваш человек, — крикнул он прокурору. — Я терпел, пока тут проходили все те, но больше не желаю молчать: вы подсовываете суду лжесвидетеля. Вы застращали или купили обещанием выпустить на волю этого уголовника!.. — Сделал паузу и решительно повторил: — Он лжёт!
И снова суду пришлось тратить время на рассмотрение предъявленных обвинением доказательств того, что Квэп лжёт. То, что именно эту лежащую на столе вещественных доказательств куртку именно он, Квэп, выменял на своё «рябое» пальто, доказывалось свидетельством предколхоза Онуфрия Дайне; то, что именно в этой куртке был арестован на рынке вор, доказывалось протоколом милиции и его собственным показанием; а то, что куртка была куплена вором именно у Квэпа, доказывалось двумя обстоятельствами: первым было сходство банковских билетов, отобранных при аресте у вора и у Квэпа, — они не только обладали очередными номерами, но и жирными пятнами одной формы и одного происхождения, т. е. были из одной пачки; вторым обстоятельством было то, что в кармане куртки, где Квэп, по-видимому, хранил свой гребень, нашли несколько волосков, признанных экспертизой за волосы Квэпа: они имели ту же окраску, что его полинявшая шевелюра, — тёмные, искусственно окрашенные на концах и соломенно-светлые, натуральной пигментации в остальной части.
Квэп слушал, прижавшись подбородком к барьеру.
96. Рокировка
Квэп продолжал отрицать решительно все. Даже то, что он Квэп! Но вопрос был ясен, и суд вернулся к прерванному допросу Линды Твардовской. И вот Линда описывает, как раньше, чем об этом попросил Квэп, она сама пришла к решению убить Ванду, чтобы устранить опасную свидетельницу возвращения Квэпа в СССР. Она даёт подробную характеристику дочери, как девушки, воспитанной школой в духе преданности Советской Отчизне, мечтающей о вступлении в комсомол. Линде был ясен выбор, который сделает Ванда между спокойствием матери с её любовником и противостоящим этому спокойствию долгом юной патриотки. Линда рассказывает, как достала яд у старика, занимавшегося в давнее, ульманисовское, время истреблением крыс и насекомых.
— Можете вызвать его. Он… вероятно, жив, — сказала она.
— Что значит «вероятно, жив»? — спросил председательствующий? — Он собирался умереть?
— Н-нет… — в некотором замешательстве ответила Линда. — Я имела в виду, что он очень стар… И потом… я думала, что он… что он, может быть, отравился.
— Отравился или вы его отравили? — быстро спросил Крауш.
— Я?! — испуганно крикнула Твардовская.
— Да, вы!.. Чтобы избавиться ещё от одного опасного свидетеля, снабдившего вас ядом для убийства.
Линда стояла в растерянности, с опущенной головой. Наконец, проговорила так тихо, что Крауш едва расслышал её слова:
— Он же умел обращаться с ядом.
— И знал, кому его продал!
— Просто… он знал, с чем имеет дело.
— С чем или с кем? — насмешливо бросил прокурор.
Линда подняла голову. Но эта попытка смотреть в лицо прокурору была недолгой: её голова тут же снова упала на грудь.
— Значит, все дело в том, что вы пустили против него в ход его же собственный яд?! Цинизм привёл к ошибке, а ошибка привела к тому, что опасный свидетель остался жив… И вот теперь вы решили использовать этого уцелевшего свидетеля в свою же пользу? — Острый подбородок Крауша выдвинулся столь угрожающе, что Линда съёжилась и, казалось, потеряла охоту к дальнейшей откровенности. Но скоро оправилась и с удивительным хладнокровием стала описывать все подробности приготовлений к убийству дочери: как готовила для собирающейся в путь Ванды бутерброд с ветчиной. Да, она хорошо помнит: «именно с ветчиной». Как вскипятила чай, крепкий и сладкий, — такой, какой любила Ванда. Ведь «ещё в последних классах школы девушка стала употреблять крепкий чай, занимаясь по ночам…»
— А почему по ночам? — не удержался от вопроса Крауш. — Разве вы не жили в таких условиях, что можно было заниматься днём?
— Дело не в условиях.
— А в чём?
Линда не очень охотно, как бы через силу выдавила:
— Днём она работала.
— Работала вне дома?
— Да…
— Это было её капризом?
— Нет! — зло ответила Линда. — Она зарабатывала свой хлеб.
— Разве не вы содержали Ванду?
— Видите ли… — и потупилась.
— Кто содержал девушку?
— Видите ли…
— Кто содержал девушку?!
— Она… сама.
— Значит, днём она вынуждена была работать?
— Да.
— А ночью учиться?
— Да.
— А вы не работали?
— Видите ли…
— Вы работали?!
— Нет…
— Так на что же вы жили?
— Я?
— Да, да, именно вы?! — жёстко проговорил Крауш.
Тут подал голос растерявшийся защитник:
— Полагаю, что вопрос не имеет отношения к делу!
— А я полагаю, что имеет, — отрезал Крауш. Он уже вкладывал в эту борьбу всего себя. — Имеет прямое отношение к делу.
Не погорячись прокурор, защитник, может быть, и не оценил бы важности этого вопроса для обвинения. Но тут он долго доказывал суду, что вопрос прокурора выходит за рамки дела.
