Квэп машинально пошарил в карманах шинели в поисках папирос и рассмеялся при мысли, что чувствует себя в ней, как в своей собственной: ведь папиросы-то в пиджаке! Закурил и переложил пачку в карман шинели.
Трудно сказать, как чувствовал бы себя Квэп, если бы знал, что в этот вечер Уголовный розыск города Риги доставил Грачику кожаную куртку, только днём проданную Квэпом. Купивший её вор был взят на месте преступления на рынке, когда срезал чью-то сумочку. Дело этого вора пошло своим чередом, а куртку отправили Грачику потому, что описание её было разослано во все органы милиции с приказом доставить такую куртку в случае обнаружения. Беда заключалась в том, что её прежний владелец Дайне не сумел указать сколько-нибудь характерной детали, по которой её можно было бы опознать. Поэтому ему уже вторично пришлось явиться к Грачику, чтобы сказать, не его ли это куртка. И какова же была радость Грачика, когда предколхоза заявил, что на этот раз не боится ошибиться: куртка в прошлом принадлежала ему!
Когда Грачик рассказал об этом Кручинину, тот многозначительно улыбнулся и, подняв палец, как на уроке, раздельно произнёс:
— У Квэпа нет больше куртки — значит, он щеголяет в другой одежде? — Грачик недовольно пожал плечами. Вопрос звучал немножко издевательски: его смысл разумелся сам собою. Но Кручинин столь же многозначительно продолжал: — Запомни: с этого момента твой Квэп разгуливает в шинели милиционера.
Грачик не выдержал и рассмеялся:
— Уж не в шинели ли вашего Будрайтиса?
Кручинин ответил кивком головы: Грачик угадал.
— Для Квэпа настало время мобилизовать все возможности спасения. А что может быть надёжнее формы лейтенанта милиции?!
Кручинин многозначительно поджал губы, теребя бородку. Грачик не решился произнести того, что подумал: «Бедный учитель, Будрайтис и его шинель стали его навязчивой идеей».
81. На стадионе и в кафе
Пройти на территорию стадиона так, чтобы ни у кого не возникло подозрения в добросовестности её намерений; вложить в двое часов плитки шоколада и укрепить к ним капсюли взрывателей; присоединить усики этих взрывателей к замыкающему электрический ток приспособлению в механизме часов; получить в конторе стадиона отметку о том, что новые часы (подарок промысловой кооперации) ею проверены и находятся в полной исправности; уйти со стадиона, уничтожить удостоверение артели «Точный час» и пропуск на стадион, — чтобы перестать быть той, чьё имя стоит в этих документах, и вернуться в свою гостиницу Ингой Селга — патриотически настроенной репатрианткой. Такова была простая на вид, но довольно сложная задача, которую предстояло выполнить. Хотя Инга, как уверял Квэп, приехала сюда, чтобы «пустить на ветер» двадцать тысяч маленьких большевиков, мысли её были сейчас прикованы к тем двум десяткам латышек, что вместе с нею сидели в автобусе со своими кошёлками, набитыми овощами и связками цветов. Инга от души завидовала этим женщинам, не знавшим ничего о том, чем до краёв был переполнен её мозг. Они никогда не соприкасались с вероломством, в котором она купалась, как они в своих домашних заботах; они не испытывали страха провала операции, державшего её за горло. Уверенность в безопасности их самих, их мужей и детей спасала этих женщин от потрясения, какое испытала бы каждая из них, если бы только краем уха слышала об опасности, угрожающей её детям на завтрашнем празднике. Но эти женщины были уверены в том, что их оберегает советская служба безопасности, им и дела не было ни до портфеля Инги, ни до завёрнутых в блестящую фольгу плиток. Не все ли им равно: шоколад это или что-нибудь другое? Раз Инга едет в Межипарк с портфелем — значит, так нужно. Если она везёт в этом портфеле шоколад — значит, так и должно быть… А Инга глядела на них и думала, думала… Думала так сосредоточенно о своём, что едва не пропустила остановку, где ей следовало сойти.
В Межипарке уже шли приготовления к завтрашнему торжеству. Дети занимались украшением трибуны. В зале под трибуной началась спевка хора пионеров. Едва ли кому-нибудь здесь было дело до мастера, ковыряющегося в электрических часах. Дети, сами того не подозревая, были союзниками Инги. Убедившись в том, что никто за нею не наблюдает, Инга проворно сделала своё дело: обе плитки были на месте. Квэп вчера сказал, что вместе с председателем артели «Точный час» приедет в Межипарк, чтобы ещё разок бегло взглянуть на плод стольких усилий. Он ещё со смехом добавил:
— И тогда я могу сказать: «Ныне отпущаеши!..»
О, Инга хорошо помнила этот смех!..
Епископ Язеп Ланцанс стал частым гостем в кафе «Старый король». Право же, у того, кто готовил там шоколад, были золотые руки! Да ещё эта юная кельнерша с ямочками на щеках и с такими аппетитными пальчиками! Глядя на неё, епископ с каждым разом все беспокойнее вертелся на стуле. Руки его становились все холоднее, и все чаще приходилось вытирать их исподтишка под столом, чтобы они не были скользкими от пота. Сколько раз он, отправляясь в кафе, давал себе слово предложить этой девушке прогулку вдвоём, и всякий раз, стоило ему взглянуть на белые зубки, сверкавшие из-под накрашенных губ, — вся его смелость пропадала. Он возвращался домой один, чтобы предаться мечтам о юной кельнерше. Теперь лик богоматери в изголовии его постели больше не был похож ни на Изабеллу Розер, ни на Ингу Селга — при взгляде на святую деву, грудью кормящую пухлого младенца, неизбежно вспоминалось лицо маленькой кельнерши из кафе «Старый король». В сновидениях Ланцанса образ молоденькой кельнерши сменялся видением дебелой особы с плафона на потолке кафе.
В тот день, когда Ланцанс ждал в кафе прихода Шилде, пустая рюмочка уже стояла перед его прибором. Если бы Шилде не был аккуратен, то, может быть, появилась бы и вторая рюмка. Нынешний день был особенный. Ланцанс испытывал некоторое волнение, и его организм требовал поддержки, которой не мог дать шоколад. Но Шилде не мог быть неаккуратен в такой день: он встречался с Ланцансом, чтобы отметить завершение многих усилий и затрат. Сложным путём подпольной связи, — единственного её хрупкого канала, какой ещё сохранился, — было получено известие от Квэпа: взрыв подготовлен и произойдёт во время слёта юных пионеров. Ланцанс и Шилде сошлись в кафе в день, когда должен был произойти этот взрыв в Риге. Усевшись напротив епископа, Шилде выложил на стол часы.
— Собственно говоря, — весело сказал он, — сегодня угощение должно идти за ваш счёт. — И в ответ на удивлённый взгляд Ланцанса: — Да, да, мой дорогой епископ. Разве я не заслужил небольшого угощения? Не я ли держу нити замечательной акции, о которой будет говорить весь мир? Не мой ли человек этот Квэп. Не мой ли человек «Изабелла»? Она оказалась отличным товаром. Вы продешевили. Да, да! Не смотрите на меня так: право, вы могли взять с меня дороже за двадцать тысяч маленьких коммунистов, которые сегодня придут к воротам апостола Петра. Почтенному привратнику горних мест предстоит нелёгкая задача, а?
— Перестаньте богохульствовать, Шилде, — с укоризною негромко проговорил Ланцанс.
Но Шилде только рассмеялся:
— В самом деле, представьте себя на его месте: двадцать тысяч маленьких большевиков толкутся у ворот рая. С одной стороны, они ещё безгрешные души. Можно ли не отворить им? А с другой стороны — большевики. Пусти их в рай, и красная зараза разольётся по полям вечного блаженства! Как же быть?
