— Винд прошёл через мой вагон, — выговорил он так, словно видел привидение.
И тут, сам не зная почему, Грачик сразу понял, что речь идёт о человеке, сидевшем в его купе.
— Он вас видел? — быстро спросил он.
Залинь пожал плечами, как бы в сомнении, но Грачику было ясно: парень попался-таки на глаза Винду.
— Он не должен от нас уйти, — сказал Грачик, перекладывая пистолет из заднего кармана в пиджак. Грачик быстро шёл впереди неохотно следовавшего за ним Залиня. Прежде чем они миновали половину второго жёсткого вагона, Грачик почувствовал, как кто-то сильно толкнул его в спину, и он, вытянув руки, полетел вперёд по проходу. Следом за ним с такой же стремительностью нёсся Залинь. Падали с верхних полок пассажиры, гремели летевшие с сеток чемоданы, звенела разбивающаяся посуда. И, хотя эта внезапная остановка могла иметь тысячу причин, Грачик сразу решил, что она связана с тем, кого он ищет. Залинь, упавший сзади на Грачика, так придавил его своим большим телом, что пришлось ждать, пока Мартын поднялся на ноги. Тогда Грачик вскочил и бросился к выходу. Он перепрыгивал через барахтавшихся людей, через груды вещей. «Квэп»! — вот все, о чём он думал.
— Туда, туда! — крикнул он Залиню, показывая в сторону, противоположную той, с которой сам спрыгивал на насыпь. Его взгляд искал грузную фигуру соседа, бегущего прочь от поезда. Но под насыпью никого не было. Вместо того, несколько человек бежали по бокам насыпи в сторону, обратную движению поезда. Грачик побежал туда же.
Исковерканный труп человека, по которому прошло несколько вагонов, лежал на путях. Родная мать была бы бессильна его опознать. Грачик разглядел яркую полоску того самого синего в красную горошину шарфа, который видел на соседе по купе. Он опустился на колени и, не обращая внимания на протесты кондукторов, быстро обшарил карманы убитого. В руках Грачика оказались две паспортные книжки. В них имена: «Антон Строд», «Альберт Винд», Значит с Квэпом покончено!.. Тут он услышал крик со стороны леска, расположенного вдоль железнодорожной насыпи. Глянув туда, он увидел Залиня. Парень бежал к лесу. Грачик прыгнул с высокой насыпи и тотчас очутился по пояс в болоте. Пока он барахтался, Залинь уже вылез из болота и был возле опушки. Грачик увидел в его вытянутой руке пистолет. Когда Грачик почувствовал наконец под ногами твёрдую землю и что было сил побежал следом за Залинем, со стороны леса раздались один за другим два выстрела. Ещё одно усилие — и Грачик был на опушке. Навстречу ему шёл Залинь. Поймав взгляд Грачика, обращённый на его руку, Мартын тоже посмотрел на зажатый в своей руке пистолет. Он смущённо улыбнулся и протянул оружие Грачику.
— Ушёл… — виновато проговорил Залинь. — Винд…
— Винд убит, — и Грачик указал на группу людей, столпившихся вокруг трупа.
— Что же, по-вашему, я стрелял в убегающего покойника? — с обидой буркнул Залинь. — Это был Винд. И я попал, клянусь вам! Попал ему в спину.
— Винд убит, — повторил Грачик.
— Нет, он ушёл… Проклятое болото!..
71. Совесть Силса
Рабочие комбината встретили возвращение Силса более чем сдержанно. Он понимал: иначе не могло и быть. Начать с того, что с его бегством в Эстонию совпала крупная авария и не где-нибудь, а именно на сетке. Совпадение было случайностью, но оно плохо выглядело. Силс не обиделся, когда вместо прежней работы в цехе ему дали работу рядового электромонтёра. Грачик, наблюдавший за жизнью Силса, видел, как нелегко ему в атмосфере отчуждения, и ясно представлял себе, как осложнится ещё положение, когда в С. появится Инга. Из-за Силса ей придётся испытать на себе все неприятности изолированности, которых в своё время не испытали сами Силс и Круминьш. Это не будет на пользу движению, одной из первых ласточек которого явилась Инга. Тень его проступка падёт на Ингу, и сердце её вместо того, чтобы раскрыться, может застыть. То, что Грачик находил Силсу десяток извинений, не облегчало положения, удар оставался ударом. Его нужно было поправлять. Таково было укоренённое в Грачике Кручининым понимание воспитательных и политических задач его службы: ведомственные шоры не закрывали Грачику широких горизонтов жизни. За время общения с Кручининым Грачику пришлось изучить большую порцию юридической литературы. Он прочёл и много воспоминаний деятелей правосудия и адвокатуры двух столетий. Перед ним прошла галерея людей старых поколений с различными взглядами, разного воспитания, стоящих на разных ступенях социальной и иерархической лестницы. Но лишь у немногих он отметил то, что можно бы назвать служением идее. В прошлом личности вроде Кони были алмазами, затерянными в пучине болота, готового ползти в направлении наименьшего сопротивления и наибольших доходов. Грачик покривил бы душой, если бы в угоду формуле благополучия стал утверждать, будто и сейчас все обстояло как нельзя лучше, будто ряды его профессии пополнялись только героями с кристальными душами. Он лучше многих знал, сколько есть чиновников, равнодушных к тому, что делается за рамками «вверенной» им должности; сколько есть ведомственно патриотичных, но государственно ограниченных людей, для которых беда начинается только там, где происходит нарушение писаных параграфов. Грачик с отвращением слушал довольных собою и жизнью бюрократов, равнодушно глядевших на расточительство и формализм, если это прямо не запрещено предписаниями высших властей. Грачик удивлялся прокурорам, полагавшим будто их функции — взять за жабры нарушителя любых норм, но не их долг сигнализировать об ошибочности самих по себе норм. Равнодушие к зародышу безобразия, хотя бы этот зародыш содержался в самых «законных» положениях, было противно Грачику. Были люди, называвшие себя друзьями Грачика и советовавшие ему покончить с этой «опасной» точкой зрения. Они считали более правильным смотреть на жизнь с позиций параграфов. Оправданием такого рода советчикам служило железное правило: законы и циркуляры пишутся наверху. А «верх» не ошибается. И не дело внизу спорить с тем, что пришло с горы.
Закон не обязывал Грачика интересоваться судьбою подследственного или свидетеля после того, как тот вышел из его кабинета. Закон не вменял Грачику в долг воздействие на судьбу «перемещённых», раскрывшуюся перед ним на примере одного из них. И некоторые коллеги Грачика попросту улыбнулись бы химерической мечте изменить судьбу послевоенной эмиграции силами маленького работника органов расследования. Завет «толците, и отверзится вам» было неприлично переводить на советское правописание уже по одному тому, что этот завет был записан по церковно-славянски. Поэтому он оставался за переплётом кодекса поведения. А Грачик именно решил толкать, пока не отворится. Начать приходилось со смехотворно малого, с одного из тысяч — с Силса.
— Опять твой Силс? — проворчал Кручинин, когда Грачик рассказал ему о своём намерении вплотную заняться судьбой Силса. — Опять вера в человека и прочее?..
Но скепсис Кручинина не смутил Грачика. Он знал, что вся эта суровость, насмешливость и недоверие — лишь форма испытания меры собственной убеждённости Грачика в том, что он делал. Поэтому он с уверенностью сказал:
— Душевные качества Силса — один из элементов общественной функции, какая теперь на нём лежит. Люди на комбинате должны проявить максимум терпения, максимум мягкости и доверия…
