Граненый столб Горгоны, казалось, вздымался прямо у них над
головами. Вершину Горы Дьявола они видеть не могли – она тонула в облаках и
мгле, затягивающих небо. Погода – как это бывает в горах – испортилась через
несколько часов, и полил дождь, нудный и малоприятный.
Ближе к сумеркам все уже нетерпеливо и нервно принялись
выискивать глазами пастушеский шалаш, разрушенную овчарню или хотя бы пещеру.
Что угодно, лишь бы укрыться от льющейся с неба воды.
– Кажется, дождь перестал, – с надеждой в голосе
сказала Ангулема. – Капает только из щелей в крыше шалаша. Завтра, к
счастью, мы уже будем у Бельхавена, а в пригороде всегда можно переночевать в
каком-нибудь сарае или овине.
– В город не поедем?
– Ни в коем разе. Чужаки на лошадях бросаются в глаза,
а у Соловья в городе куча доносчиков.
– Мы же собирались выставить себя в качестве приманки…
– Нет, – прервала она. – Так не пойдет. Наша
тройка вызовет подозрение. Соловей – хитрый стервец, а весть о том, что меня
поймали, уже наверняка разошлась. Если что-то насторожит Соловья, то и до
полуэльфа дойдет.
– Что предлагаешь?
– Обойдем город стороной с востока, с устья долины
Сансретур. Там рудники. В одном у меня есть знакомый. Наведаемся к нему. Как
знать, может, пригодится. Если повезет.
– Можешь говорить яснее?
– Завтра скажу. На руднике. Чтоб не сглазить.
Кагыр подкинул в костер березовых веток. Дождь шел весь
день, другое дерево гореть бы не стало. Но береза, даже и мокрая, только
немного пошипела и тут же занялась высоким синеватым пламенем.
– Откуда ты родом, Ангулема?
– Из Цинтры, ведьмак. Есть такая страна у моря, при
устье Яруги.
– Я знаю, где лежит Цинтра.
– Так зачем спрашиваешь, коли столько знаешь? Я так
сильно тебя интересую?
– Скажем – немного есть.
Помолчали.
Потрескивал огонь.
– Моя мать, – наконец сказала Ангулема, глядя в
пламя, – была в Цинтре дворянкой, к тому ж, кажется, высокого роду. У
этого рода в гербе был морской котик, я б тебе показала, был у меня медальончик
с этим их затраханным котом, от матери. Я его опосля в кости продула… Но этот
кошкин род, разорви его морской пес, отказался от меня, потому что, вишь ты,
мать моя вроде бы связалась с каким-то хамом, кажется, конюхом, а может,
конюшим, и получилось, что я – бастард, срамота, позорище и пятно на кошачьей
чести. Отдали меня на воспитание дальним родственникам, у тех, правда, в гербе
не было ни кота, ни псины, ни какой другой живности, но отнеслись они ко мне
неплохо. Послали в школу, в общем, и били мало… Хоть довольно часто напоминали,
кто я такая есть, какой-то ублюдок, в крапиве зачатый и рожденный. Мать
навестила меня раза три или четыре, когда я была еще маленькой. Потом
перестала. Впрочем, мне на это было… ну…
– А как попала к бандитам?
– Ты выспрашиваешь прямо как следователь! –
фыркнула она, поморщившись. – К бандитам, это ж надо! Ай-яй-яй! С
добродетельного-то пути, ой-ей-ей!
Она поворчала, покопалась за пазухой, вытащила что-то, чего
ведьмак толком не разглядел.
– Одноглазый Фулько, – проговорила она
неразборчиво, яростно втирая себе что-то в десны и втягивая носом. –
Нормальный хрен. Что забрал, то забрал, но порошок оставил. Возьмешь щепотку,
ведьмак?
– Нет. Лучше бы и ты не брала.
– Это почему?
– Потому.
– Кагыр, а ты?
– Наркотик не употребляю.
– Ну и святоши мне попались, – покрутила она
головой. – Никак сразу же приметесь морали читать. Мол, от порошка я
ослепну, оглохну и облысею. Рожу ненормального ребенка.
– Прекрати, Ангулема, и докончи рассказ.
Девушка громко чихнула.
– Ладно, если хочешь. Так на чем я… Ага. Ну, началась,
значит, война с Нильфгаардом, родственнички растеряли все имущество и вынуждены
были бросить дом. Было у них несколько собственных детей, а я стала для них
обузой, вот и отдали меня в приют. Содержали приют жрецы при каком-то храме.
Веселенькое это было, как вскорости оказалось, местечко. Обычный бордель, ни
прибавить, ни убавить, для таких, что любят незрелое яблочко, сечешь?
Молоденьких девочек, да и мальчиков тоже. Я, когда туда попала, была уже
слишком взрослой, переростком, на меня любители не находились…
Совершенно неожиданно она залилась румянцем, который был
виден даже при свете костра.
– Ну, почти не находились, – добавила она сквозь
зубы.
– Сколько тебе тогда было лет?
– Пятнадцать. Познакомилась я там с одной девчонкой и
пятью мальчишками моего возраста и постарше. И мы быстренько нашли общий язык.
Как ни говори, а знали мы легенды и предания. О Бешеном Дее, о Чернобородом, о
братьях Кассини… Захотелось нам на большак, на свободу, на разбой! Это что же,
сказали мы себе, только из-за того, что нас тут дважды в день кормят, мы должны
каким-то старперам и отвратникам по первому зову задницы подставлять…
– Попридержи словотворчество, Ангулема. Сама знаешь,
перебор хуже недобора…
Девушка протяжно отхаркнулась, сплюнула в костер.
– Ну и святоша! Ладно, перейду к делу, что-то мне
болтать не хочется. В приютской кухне отыскались ножи, достаточно было их как
следует на камне навострить и на пояс подвесить. Из точеных ножек дубового
стула получились шикарные колья. Нужны были только лошади и деньги, ну,
дождались мы приезда двух развратников, постоянных бывальцев, стариков, тьфу,
почти сорокалетних. Приехали они, винцо потягивают, ждут, когда им попы по
обычаю привяжут выбранную малолетку к такой специальной удобной штуковине… Но в
тот день им поиграть не удалось!
– Ангулема!
– Ладно, ладно. Короче: прирезали мы и забили обоих
развратных старцев, трех попов и пажа, единственного, который не сбежал и коней
ихних сторожил. Храмового эконома, который не хотел дать ключей от сундучка с
деньгами, мы огнем припекали до тех пор, пока не дал, но жизнь ему сохранили,
потому как милый был старичок, всегда доброжелательный и покладистый. И пошли
на грабеж, на тракты и большаки. Разные колеи оказались у наших судеб, то на
возу, то под возом, то мы дрались, то нас избивали. То было сыро, то холодно.
Ха, холодно-то чаще. Из того, что ползает, я ела в жизни все, что удавалось,
мать их так, поймать. А из того, что летает, однажды сожрала даже воздушного
змея, потому как он был склеен мучным клеем.
