– Твоего компаньона и помощника, – сказала Лола.
Женщины постояли, разглядывая друг друга. Татьяна помолчала,
оценивая соперницу. В том, что Лола ее соперница, она не сомневалась. Быстро
прикинув, она поняла, что Лолу так просто не сбросишь со счетов, и решила пока
присмотреться.
– Очень приятно познакомиться, – она улыбнулась
одними губами.
– Милые дамы, прошу скорей в машину! – нарушил
Леня затянувшееся молчание.
– Едем сейчас ко мне! – предложила Елизавета
Константиновна. – Очень хочется скорее разгадать загадку монет.
Елизавета Константиновна убрала со стола вышивку и
освободила место. Маркиз положил на стол старую тетрадь в коленкоровом
переплете и раскрыл ее на первой странице.
Ровные округлые буквы с сильным наклоном бежали по странице,
как солдаты наступающей армии по полю боя. Фиолетовые чернила слегка выцвели за
девяносто лет, но читались все еще легко. Маркиз представил, как профессор
Ильин-Остроградский делал записи в этом дневнике вечером в походной палатке,
после трудного дня, полного лишений и опасностей, при свете подвесной
керосиновой лампы, в стекло которой бились ночные бабочки и диковинные
африканские насекомые…
«… Итак, для меня сделалось очевидным, что мечта моей жизни
неосуществима. Легче оказалось склонить могущественного абиссинского владыку к
союзу с Российской империей, чем преодолеть бесконечные препоны столичной
бюрократии. Полученное вчера сообщение из столицы окончательно лишило меня
надежды. Петербургские чиновники – вот самая страшная болезнь России! Сотни
людей на всех концах земли трудятся, проливают кровь, проводят жизнь свою среди
диких, далеких от цивилизации народов во славу своего Отечества, а эти
столичные хлыщи пользуются результатами чужого труда и не стесняются вставлять
палки в колеса прогресса! Сегодня схоронили мы молодого Арсенъева,
замечательного человека, отличного археолога. Желтая лихорадка унесла эту яркую
жизнь. Кажется, и у меня проявились первые признаки этой страшной болезни. А
результаты нашего труда так ничтожны…»
На этом запись обрывалась, чтобы возобновиться чуть ниже:
«Я окончательно решил судьбу своей находки. Если раньше
думал я пожертвовать все те ценности, что найдены мной в Мааббитской пустыне,
на святое дело присоединения Абиссинии к Российской империи, то теперь, после
известия из Петербурга, окончательно похоронившего мою мечту, я остановился на
желании обеспечить судьбу своих дочерей. И так бесконечными своими
путешествиями в дальние страны лишил я их отеческой заботы и ласки, а Софьюшку
– радостей семейного очага. Если мне не суждено возвратиться домой, какое горе
принесу я любимым домочадцам! Вина моя перед семьей велика и оправдывала меня
только великая цель…»
Маркиз почувствовал рядом присутствие другого человека и,
скосив глаза, увидел Елизавету Константиновну, через его плечо читавшую
дневник. Глаза ее подозрительно блестели, и старушка держала наготове кружевной
платок. Татьяна сидела по другую сторону стола и нетерпеливо поглядывала на
Леню. Он снова углубился в чтение.
«… В ближайшие дни я приму меры к сохранности своей находки.
Человек, которому я намерен поручить ее, чрезвычайно надежен. Чтобы тайна моего
последнего дара осталась в полной сохранности, я разделю ключ к нему на три
части и каждую часть пошлю одной из дочерей. Только все вместе смогут они
прочесть мое последнее письмо и получить отцовский подарок…»
Леня перевернул страницу. Те же бледно-фиолетовые строчки с
сильным наклоном бежали по листу, но если раньше они складывались в печальные
записи старого путешественника, то теперь буквы составляли бессмыслицу, ахинею,
совершенно бессвязный текст. Леня не мог найти на странице ни одного понятного
слова.
– Что это такое? – удивленно воскликнула рядом с
ним Елизавета Константиновна. – Неужели дедушка помешался перед смертью и
записывал какой-то бред?
– Нет, вовсе нет, – успокоил ее Маркиз, – вы
видите – почерк профессора не изменился, он по-прежнему четок и аккуратен. Если
бы он писал эту абракадабру под влиянием болезни, рука его дрожала бы, буквы
налезали друг на друга… Нет, Елизавета Константиновна, это шифрованное послание,
и шифр не должен быть слишком сложен – ведь он адресовал письмо не ученым
коллегам, а своим дочерям, и был уверен, что они смогут его прочесть. А ключ к
посланию – монеты, он прямо пишет об этом в дневнике. Причем использовать для
расшифровки необходимо все три монеты – тем самым профессор хотел добиться
дружеских отношений между своими дочерьми.
Леня выложил все три римские монеты на стол рядом с
дневником профессора. Вспомнив слова нумизмата, он выписал на отдельный листок
римские цифры, выбитые вслед за именем императора. Первая цифра на монете
Елизаветы Константиновны была единица, на монете Лоусона – двойка, на монете
Татьяны Ильиной – тройка. В таком порядке Маркиз и расположил сами монеты и,
соответственно, цифры, выбитые на них.
Следующая цифра на монете Елизаветы Константиновны была
пятерка, и Маркиз выписал на лист бумаги пятую букву зашифрованного текста,
затем – одиннадцатую, и так далее, пока не кончились цифры на первой монете.
После этого он перешел ко второй, затем – к третьей.
Через несколько минут на листе перед ним появились
осмысленные слова:
«Найденный мной в Мааббитской пустыне клад я передал…»
Елизавета Константиновна в откровенном восторге наблюдала за
расшифровкой. Лола смотрела на своего компаньона с тихим радостным одобрением.
Лицо Татьяны выражало интерес к происходящему, но куда более сдержанный и чисто
практический.
Закончив перевод первого фрагмента текста, Леня снова
вернулся к первой монете и начал по тому же методу расшифровку второй строки.
Лист бумаги постепенно покрывался ровными строчками.
Женщины, затаив дыхание, следили за происходящим у них на глазах таинством.
Наконец Леня отложил карандаш и, обведя присутствующих
выразительным взглядом (дольше всего этот взгляд задержался, как нетрудно
догадаться, на бледном личике Татьяны), начал читать расшифрованный текст:
«… Найденный мной в Мааббитской пустыне клад я передал на
хранение египетскому торговцу и банкиру Али-Ахмад ибн Салаху. Али-Ахмад человек
исключительно надежный, он ведет значительные дела с Его Величеством императором
Абиссинии и пользуется его абсолютным доверием. Мы условились с Али-Ахмадом,
что он отдаст сокровище моим наследникам по предъявлении всех трех монет. Сам
Али-Ахмад, замечательно владеющий ювелирным делом, выбил на монетах шифр по
моему рисунку и заверил меня, что и он, и любые его наследники, сколько бы лет
ни прошло, отдадут клад предъявителям монет, стоит лишь тем появиться в его
каирской конторе…»
– Вот так-так, – протянула Елизавета
Константиновна, прочитав последние строки, – вот значит, что дедушка имел
в виду, когда назвал эти монеты талисманом.
– Ай да профессор! – восхитился Маркиз. –
Хапнул клад, вывез его тихонько в Каир, никто ни о чем и не проведал…
