– Ксении Петровне? – ехидно уточнил Маркиз. –
Это которая очень грубая женщина?
Это было большой ошибкой. Мутные глаза небритого аборигена
налились кровью, и он угрожающе придвинулся к Маркизу, дыша на него застарелым
сельскохозяйственным перегаром.
– Ты, блин, откуда Ксению знаешь? Ты ваще кто такой? Я
тебя первый раз в жизни вижу, а ты, блин, к моей Ксении подкатываешься? Ходют
тут, понимаешь, городские…
Маркиз совершенно не опасался этой пьяной злобы и н?? хотел
приближаться к аборигену только из чисто гигиенических соображений. Зная, как
легко сознание у таких людей переключается на любой новый объект, он вытащил из
кармана голубую пятидесятирублевую бумажку и, помахав ею перед носом своего
оппонента, проговорил гнусавым голосом эстрадного гипнотизера:
– Пятьдесят рублей!
Абориген немедленно забыл все свои прежние обиды. Он следил
печальными выразительными глазами спаниеля за вожделенной бумажкой и тихонько
поскуливал, усиливая свое сходство с симпатичной собакой. Наконец, громко
сглотнув, он простонал:
– Ребенку на лекарство… Как брата прошу… Продавщица
Зина, негромко обсуждавшая со своим коллегой моральные качества некой Аньки,
оторвалась на мгновение от этого увлекательного разговора и бросила Маркизу:
– Никаких детей у этого тухлого анчоуса нет! Вообще-то,
конечно, это ваше дело!
– Не слушай ее, – горячо прошептал
абориген, – она такая грубая! Давай, давай скорее деньги!
– Утром – стулья, вечером – деньги, – безжалостно
заявил Маркиз, – сначала расскажи, что ты видел!
– Это насчет чего ты интересуешься? – засуетился
абориген. – Ты мне только это, намекни главное, я тебе живо все что надо
вспомню. Насчет чего тебе вспомнить надо?
– Аварию видел на шоссе, около самого поворота? Месяц
примерно назад? – задавая свой вопрос, Леня не был уверен, правильно ли он
поступает: его собеседник сейчас готов был вспомнить что угодно, но
достоверность его воспоминаний близка к нулю.
– А как же, видел, все как есть видел! –
заторопился мужичок. – Аккурат возле самого поворота, где шоссейка
кругалем загибается, ка-ак сшиблися они – и оба в лепешку!
– Хорошо ты все разглядел? – недоверчиво
поинтересовался Маркиз. – Светло было?
– Светло, светло, хорошо было видно! Прямо вот как тебя
сейчас вижу, так и тогда!
– Как же светло, когда ночь уже была? Абориген
почувствовал, что ляпнул что-то не то, и сильно засмущался:
– Ну, это, перепутал маленечко… Это, значится, я не про
ту аварию вспомянул… Ты мне, это, намекни маленечко, что да как, я тебе живо
все расскажу… Главное, пятьдесят рублей, это… мамаше старенькой на лекарство…
Вредная Зинаида снова отвлеклась от разговора и, поджав
губы, проинформировала Маркиза:
– Он детдомовский, нету у него, хека консервированного,
никакой мамаши! Хотя, конечно, деньги ваши, что хотите, то с ними и делайте.
– Не слушай ты Зинку, – абориген явно
повторялся, – грубая она!
– А как же ты на ней только что жениться хотел? –
ехидно поинтересовался Маркиз. Он понял, что совершенно зря приехал в эту
придорожную деревеньку и никакой полезной информацией здесь не разживется.
– Я? На Зинке жениться? – изумленно проговорил
абориген. – Да ты что, мужик! С дуба, что ли, рухнул? Я же женатый! Да
Зинка, это такая инфузория – кого хошь живьем загрызет! Ну ты, мужик, это,
пятьдесят рублей не забудь, как брата прошу! Мне сестренке родной на лекарство
надо, младшенькой! Она мне все равно что дочка, я ее на руках вынянчил!
– И грудью выкормил, – вставила реплику грубая
Зинаида, обидевшись на «инфузорию».
– Я же тебе сказал, – Маркиз демонстративно сложил
купюру и спрятал в нагрудный карман, – утром – стулья, вечером – деньги.
Если вспомнишь про ту аварию, что была здесь на повороте шоссе в начале апреля,
получишь полтинник…
– Ну, эти городские, – проскрипел расстроенный
абориген, – ну, козлы! Сами не знают, чего хотят! Все им не то, все им не
это! Рассказал ему про аварию – недоволен, другую ему, видишь ли, подавай! Сам
не знает, чего нужно! Как тот мужик, тоже городской, машину ловил, ловил, а как
остановится – все ему не то, отпускает, пока того «жигуленка» не остановил…
Доостанавливался! Не вертел бы носом, жив остался…
– Постой-постой, это ты про что говоришь? –
оживился Леня. – Какой мужик машину ловил? Когда это было?
– Какой мужик? Вроде тебя, городской, – ответил
недовольный абориген, – мордатый, в хорошей куртке… А когда было… Да
аккурат Васька Морозов навоз на третье поле возил…
– Когда в ваших краях происходит это знаменательное
событие? – осведомился Маркиз у работников прилавка, по-прежнему
увлеченных обсуждением чужих недостатков.
– Чего? – Зинка недовольно поморщилась. –
А-а, когда нынче навоз вывозили… да вроде в самом начале апреля… снег ведь
нынче рано сошел… в марте еще, а Васька Морозов, он перед тем в запое был с
самого восьмого марта, так дня на три припозднился…
– В начале апреля, значит… – Маркиз снова
повернулся к своему нетрезвому информатору: – И что же с этим твоим разборчивым
мужиком случилось?
– С каким мужиком? Чего случилось?
– Ну с тем городским мужиком, в хорошей куртке, который
машину ловил?
– А чего с ним случилось? – в полной прострации
абориген уставился на Маркиза.
– Ну ты же сам сказал только что: «не вертел бы носом,
так жив бы остался»! Значит, с ним что-то случилось? – И, чтобы
стимулировать слабую память собеседника, Леня снова извлек на свет Божий
новенькую голубую пятидесятирублевку.
При виде купюры печальные глаза аборигена заблестели, и он
радостно сообщил:
– Так менты потом приехали, греться заходили, говорили,
что авария случилась на повороте, красный «жигуль» с «уазиком» столкнулся…
«Жигуль» дочиста сгорел, просто как свечка… Значит, мужик тот, городской, помер
– он ведь как раз в эту «восьмерку» и сел…
– Он подсел в красную «восьмерку»? – взволнованно
переспросил Маркиз. – Ты ничего не путаешь?
– А чего мне путать-то? С какой радости? Я с ним
разговаривал, вот как с тобой сейчас, предлагал ему попутку поймать… Только он
грубый такой, послал меня… в голубую даль, а сам – одну машину остановил, не
сел, другую – тоже не сел… пока та «восьмерка» не подъехала. Все выбирал…
Какого рожна ему было нужно! Ну вот и довыбирался…
– Выходит, в той красной «восьмерке» в момент аварии
было два человека, а не один? – уточнил Леня.
– Ну выходит, – подтвердил абориген, – а
радости-то?
– А милиция тебя ни о чем не спрашивала?
– А на фига им нужно меня спрашивать? – искренне
удивился абориген.
