На каждом этаже помещалась квартира для состоятельного холостяка.
Пламя зажигалки трепетало, когда они поднимались но узкой лестнице. В южной стене верхней площадки с высоким зашторенным окном виднелась старая полированная дверь с медной ручкой, карточкой с именем Гея и белой кнопкой звонка.
Но Билл не делал попыток нажать кнопку.
— О чем ты думаешь? — прошептала Марджори. — Мне не нравится, когда ты так отключаешься.
Билл улыбнулся и покачал головой:
— Хочешь знать, о чем я думаю? Только предупреждаю — это звучит напыщенно.
— Ну?
— Помнишь, что пишет Фруассар
[15]
о Бертране дю Геклене,
[16]
великом рыцаре четырнадцатого столетия? «И молвил он, обращаясь к своему оруженосцу: «Сегодня, если Господь дарует мне милость Свою, я совершу великий подвиг, который станет известным во всем христианском мире, не ради моего жалкого имени, а ради дамы моего сердца и чести моего друга».
Он закрыл зажигалку и сунул ее в карман. Марджори нетвердой рукой нащупала кнопку, и за дверью послышался звонок.
— В последний раз, Билл, — сказала она, — обещай мне не делать глупостей.
— Не знаю, Марджори.
Дверь открылась. На пороге стоял Хэтто.
Глава 10
ХОЗЯИН СЕНТ-ДЖЕЙМС-ПЛЕЙС И ЧЕРНЫЙ ЕПИСКОП
— Добрый вечер, мисс Теннент, — своим неизменно почтительным тоном поздоровался Хэтто. — И добро пожаловать домой, мистер Лоренс, если можно так выразиться.
Слегка склонив голову, он шагнул в сторону и закрыл дверь.
Марджори и Билл оказались в узкой прихожей, тянущейся почти во всю ширину дома. В правой стене находились закрытые двойные двери с серебряными ручками.
Стены прихожей были светло-зелеными. Свет проникал сквозь четыре высоких окна в левой стене. Тяжелые занавеси из зеленого бархата с золотыми узорами были раздвинуты, но шторы опущены.
— Ваша накидка, мисс Теннент? — предложил Хэтто.
Когда Марджори повернулась спиной, Билл четко разглядел Хэтто. Он походил на средневекового епископа. На вид ему было лет сорок восемь; у него были квадратные голова и челюсть, прямой длинный нос и почти невидимый рот на бледном лице. Темные волосы поверх высокого лба слегка тронула седина; черные глаза казались задумчивыми. В «епископе» Хэтто было добрых шесть футов и три дюйма роста — рядом с Биллом с его пятью футами и девятью дюймами он выглядел гигантом. Худобу скрадывал смокинг в обтяжку с белым галстуком-бабочкой и белоснежной рубашкой — черный жилет указывал на его должность.
Когда Хэтто взял накидку Марджори, движение его локтя что-то напомнило Биллу.
— Ваше пальто, мистер Лоренс? Благодарю вас. Пожалуйста, следуйте за мной.
Повернув серебряные ручки, Хэтто открыл зеленые двойные двери и отошел в сторону.
Билл и Марджори вошли в комнату. Желтоватый свет струился из какого-то скрытого источника сверху.
— Пожалуйста, подождите в галерее, — сказал Хэтто. — Я узнаю, желает ли мистер Херст принять вас.
— Принять нас? — переспросил Билл. — По-моему, нас ждали к восьми?
— Время мистера Херста драгоценно, сэр, а ваше — нет. Простите за совет, сэр, но вы избежите наказания, если будете говорить только тогда, когда к вам обращаются.
С меховой накидкой и пальто в руке Хэтто вышел и закрыл за собой дверь.
— Лорд Гей, — усмехнулся Билл. — Орден Британской империи вскружил ему голову. Он заставляет меня ждать, думая, что играет на нервах Лэрри Херста. Как тебе показался Хэтто?
— Выглядит респектабельно — похож на кардинала. Думаю, он…
— Он борец, — прервал Билл. — Может быть, я ошибаюсь, но я заметил, как он выставил локти назад, прежде чем взять твою накидку и мое пальто.
— Борец?
— Не думаю, что все борцы выглядят громилами с вздувшимися бицепсами. Корнуолльские борцы могут показаться тощими и хилыми, пока не почувствуешь на себе их хватку. Но если бы Хэтто был боксером, то, несмотря на свой рост, не потянул бы больше чем на полутяжелый вес.
— Это сколько?
— Ну, скажем, сто семьдесят пять фунтов.
— Билл, а сколько ты весишь?
— Я в полусреднем весе — сто сорок три фунта. Конечно, руки у Хэтто длиннее…
— Разница слишком велика. Твой дядя твердит о наказании. Что, если Хэтто…
— Не знаю. Но не бойся — это битва умов, а не боксерский матч.
Они впервые огляделись вокруг.
Не имеющее окон помещение днем могло освещаться через световой люк, но его прикрывали темно-вишневые занавеси. На тускло-красных стенах, какие бывают в художественных галереях, висело около пятидесяти картин и акварелей в поблескивающих при скрытом освещении в потолке рамах.
Это была коллекция Гейлорда Херста. Кроме дивана без валиков, в комнате не было никакой мебели.
Билл окинул взглядом картины.
— Ну и ну! — воскликнул он.
— Выглядят они жутковато, — согласилась Марджори. — Но в конце концов, это современное искусство.
— Бездари убедили многих, что современное искусство должно выглядеть безумным.
— Посмотри-ка! — воскликнула Марджори. — Эта картина безумной не выглядит.
Повернувшись, Билл увидел помещенный на самом видном месте портрет Гейлорда Херста в полный рост, явно не принадлежащий кисти его любимых художников.
Он в точности походил на виденную Биллом фотографию — только поза и фон были иными. Портрет запечатлел Гея сидящим в мягком кресле с подлокотниками. Толстые двухфокусные стекла очков увеличивали лишенные выражения светло-голубые глаза. Над длинным, узким лицом топорщились всклокоченные волосы цвета грязной овечьей шерсти. Орден Британской империи бросался в глаза. Короткая нога в лакированной черной туфле не касалась пола. Переброшенное через другую ногу голубое шелковое одеяло опускалось на пол крупными складками, придерживаясь сверху худой и маленькой рукой Гея, словно меховое покрывало для пассажира автомобиля.
Вряд ли Гей был удовлетворен, если внимательно изучил портрет. Художник, не обладавший звучным иностранным именем, — краткая подпись гласила «Томпсон, 1950», — утрировал печально-добродетельный облик Гея, подчеркнув скрытые качества: морщинки вокруг глаз и складка рта придавали лицу выражение алчности и жестокости.
Билл сердито отвернулся от портрета:
— Лорд Гей заставляет нас ждать уже больше пятнадцати минут. Что, если я открою эти двери хорошим пинком?
