– Намереваюсь, – твердо ответил Мастерс. – Более того, сэр Генри, я намерен выставить кордон у дома номер 4 по Бервик-Террас, чтобы туда и змея не смогла проскользнуть. Вот так. А теперь посмотрите на это.
Он вытащил из портфеля папку Дартли и из бумаг в ней извлек еще один лист бумаги примерно того же размера, что и первый. Текст на нем также был напечатан. Пока Мастерс укладывал на столе Г. М. эти листы рядом, Поллард успел прочитать:
«В доме номер 18, Пендрагон-Гарденс, квартира 8, в понедельник 30 апреля в 9.30 утра состоится чаепитие на десять персон. Полиции следует держать ухо востро».
– Не такая вежливая форма, как в предыдущем, не так ли? – спросил Г. М., нахмурившись сравнивая. – Тем не менее оба дома в районе Кенсингтона. Итак?
– Эту записку о Пендрагон-Гарденс мы назовем «Экспонат А», – продолжал Мастерс, постучав по ней пальцем. – Она была адресована мне и пришла в Ярд 30 апреля два года назад. И теперь я спрашиваю вас, сэр, – прорычал он, преисполненный горечью, – что я мог поделать? Э? Больше того, что я сделал не так? Это было началом дела об убийстве Дартли, помните его?
Г. М. ничего не ответил, хотя его глаза немного приоткрылись. Он поднял свой пальмовый веер и подвинул к себе по столу коробку с сигарами.
– Я слишком давно на этой работе, – продолжал Мастерс, опираясь о стол локтями, – чтобы не знать, что с таких вещей не снимешь хороших отпечатков. Э? И я мало что мог сделать, разве что замолвить словечко-другое в районном полицейском участке. Я осмотрел дом номер 18 по Пендрагон-Гарденс. Пендрагон-Гарденс – тихая, довольно шикарная улица в Западном Кенсингтоне. Дом номер 18 оказался пустым – из него выехали за неделю до этого или около того, так что свет и воду еще не отключили. Единственное, что я смог тогда выяснить, – это то, что люди, по каким-то причинам, почему-то боялись этого места и подолгу там не жили. Улавливаете мою мысль, сэр?
– Вы – образец ясности, сын мой, – отозвался Г. М., глядя на него с любопытством. – Хо-хо! Вот только думаю, когда ваш старый бука намерен пролезть и укусить вас…
– Не смейтесь над этим, – посоветовал Мастерс. – Говорю вам, как было. Констебль, который ночью дежурил в том районе, не заметил там ничего подозрительного. Но на следующее утро приблизительно в шесть часов, направляясь обратно в полицейский участок, он обратил внимание, что входная дверь дома номер 18 приоткрыта. Сержант поднялся по ступенькам и обнаружил, что дверь отперта. И это еще не все. Дом пустовал, но в коридоре лежал кусок ковра, стояла вешалка для шляп и пара стульев. Сержант стал заглядывать в комнаты. Нигде никакой мебели – кроме одной комнаты, комнаты слева на первом этаже, что-то вроде гостиной. На окнах там висели шторы, но сержант рассмотрел, что она обставлена: ковер, занавеси и все такое. Даже новая круглая люстра. В общем, ничего особенного, не считая одной вещи. Посредине комнаты стоял большой круглый стол, а на нем кто-то расставил кругом десять фарфоровых чашек с блюдцами. Никаких других чайных принадлежностей, только чашки, и чашки пустые. Чашки… Понимаете, сэр, это выглядело несколько странно. Но если это еще можно как-то объяснить, другое обнаруженное сержантом в этой комнате никакому объяснению не поддавалось. На полу комнаты лежал труп мужчины. – Мастерс глубоко втянул носом воздух. Его румяное лицо озарила скептическая улыбка, словно он гордился своей добросовестностью, как и произведенным теперь драматическим эффектом. – Труп мужчины, – повторил он, протягивая еще бумаги. – У меня вот есть его фотография. Это был маленький человек, в возрасте, в вечернем наряде, поверх него – в легком летнем пальто. (Его шляпа и перчатки оказались на стуле в другом конце комнаты.) Мужчина лежал лицом к столу, между столом и дверью. В него выстрелили дважды из автоматического пистолета 32-го калибра – один раз в грудь, второй – в затылок. Оба выстрела были сделаны с такого близкого расстояния, что, похоже, убийца держал пистолет прямо перед ним. Волосы и шею убитого опалило выстрелами. Все выглядело так, словно пожилой мужчина подошел к столу, может быть, чтобы заглянуть в чашки, а убийца приставил к нему в этот момент пушку и отправил его на тот свет. Согласно медицинскому заключению, он был убит предыдущим вечером между десятью и одиннадцатью часами.
Улики? Да. Но там не обнаружили никаких улик. В комнате нашли массу отпечатков пальцев, включая и пальцы убитого; однако на чашках и блюдцах вообще не было никаких отпечатков, даже рук в перчатках или следа ткани, которой их вытирали. Никто там не курил и не пил; ни один стул не двигали; не было и намека на то, сколько человек могло находиться в комнате и что они могли там делать. Было только еще одно свидетельство: в пепле камина нашли остатки очень большой картонной коробки и фрагменты оберточной бумаги. Однако это не походило на упаковку от чайных чашек. Чашки хранились, как я объясню, в более продуманной таре, в деревянной коробке. Но эта деревянная коробка исчезла.
Фотография запечатлела тощего человека, с кротким лицом, крючковатым носом, подстриженной седой бородой и усами.
– Опознать убитого оказалось легко, – продолжал Мастерс. – И тут – бенс! Мы уткнулись в стену. Высший класс, сэр, он был последним человеком, которого кто бы то ни было стал бы убивать! Его звали Уильям Моррис Дартли. Он был холостяк, очень богатый, и у него не было родственников, кроме незамужней сестры, грозной старой особы, которая вела его дом. Дело не только в том, что у него не было никаких врагов – у него не было даже друзей. В молодости Дартли подозревали в том, что он провернул дельце-другое, связанные с шантажом; но за десятилетия это быльем поросло. Его сестра сообщила – и у меня не было оснований не поверить! – что она может описать каждую минуту из последних пятнадцати лет жизни брата. Мотив? Половина его денег переходила к сестре. Другая половина – музею Южного Кенсингтона. Поскольку в вечер убийства сестра играла в бридж, у нее было железное алиби – мы ее и не подозревали. А больше просто нам некого было подозревать. Последними нанимателями этого дома были мистер и миссис Джереми Дервент. Дервент оказался адвокатом, человеком с ужасающе безупречной репутацией. А с Дартли эта пара имела столько же дел, сколько с человеком на луне, так что мы опять уперлись в глухую стену. Единственным интересом Дартли в жизни было коллекционирование всякого рода предметов искусства, с сильным предпочтением керамики и фарфора. И тут мы снова вернулись к этим десяти чашкам.
Мастерс наклонился вперед и с многозначительным выражением лица побарабанил пальцами.
– Итак, смотрите, сэр. Я не назвал себя ценителем антиквариата. Такие вещи вне моей компетенции. Но про эти чашки даже я мог бы сказать, что они – нечто особенное. На них был рисунок вроде переплетенных павлиньих перьев – оранжевых, желтых и голубых. Нежные краски словно светились в темноте, и казалось, перья шевелятся. Кроме того, чашки были очень старинные. Так что я был прав, когда предположил, что они весьма хороши. Вот отчет эксперта из музея Южного Кенсингтона:
«Эти чашки и блюдца – превосходные экземпляры ранней итальянской майолики из всех, какие я когда-либо видел. Они ведут свою родословную из мастерской маэстро Джорджио Андреоли Диббио, на них стоит его подпись и дата изготовления – 1525 год. Я уверен, эти предметы уникальны. Они, разумеется, не являются чашками для чая, поскольку чай в Европе не знали до середины семнадцатого века. Признаю, что их назначение меня озадачило. В настоящий момент моя гипотеза такова: в свое время они, возможно, служили для каких-то церемониальных целей, таких как тайные советы, которые, как известно, существовали в Венеции. Чашки чрезвычайно ценные и на аукционе, вероятно, могли бы быть проданы за две или три тысячи фунтов».
