Пока что, совершенно очевидно, ему не были известны необъяснимые или, если угодно, труднообъяснимые обстоятельства гибели Дартворта. Впрочем, меня поразили более чем сверхъестественные детали нарисованной им картины.
— Ну и что? — спросил я. — Знаете, тут нет ничего смешного. Если посмотреть, сплошное безумие. Только сумасшедший пошел бы на такой риск в комнате, полной народу. Разве можно хохотать над этим до колик?
— Можно.
Лицо его в звездном свете было почти нечеловечески бледным, фантастически радостным, потом стало серьезным. Он кивнул.
— Видите ли, дело в том, что мы с Мэрион сидели в темноте, держась за руки. Бог свидетель, коронерский суд от Души позабавится. Я заранее слышу их смешки. Только в этом, приятель, все равно придется признаться, поскольку это алиби. Видимо, больше ни у кого его нет, так что всех остальных заподозрят в убийстве. Знаете, замечательно, что у меня оно есть. Впрочем, это значения не имеет. Мою любимую, свет моей жизни никто не сможет обвинить. Пусть сажают в тюрьму старика Фезертона, тетю Энн, кого угодно…
Кто-то впереди окликнул нас, и Холлидей торопливо метнулся туда. В старой кухоньке перед входом в галерею, где я читал письма, по-прежнему горели свечи. В створке задней двери возник высокий девичий силуэт в длинном пальто. Мэрион споткнулась на лестнице, Холлидей подхватил ее, крепко обнял. Бесслезно всхлипывая, задыхаясь, она пробормотала:
— Он убит, Дин… Убит! Я должна горевать, а никакого горя не чувствую…
Голос ее задрожал и прервался. Мерцающий свет играл на золотистых волосах, на дверной створке, на серых обветшавших стенах. Холлидей хотел что-то сказать, но лишь встряхнул девушку за плечи и пробормотал:
— Не ступай в грязь, ноги промочишь…
— Ничего, я нашла и надела калоши… Ох, что же я хотела сказать… Да, дорогой, пойди поговори с ними…
Подняв голову, она увидела меня и пристально посмотрела мне в лицо. В неярком свете все детали этой шарады казались отдельными фрагментами: лицо в тени, блеск зубов, неясный жест… Такой в тот момент представала передо мной Мэрион Латимер. Она высвободилась из рук жениха и тихо спросила:
— Вы полицейский, не правда ли, мистер Блейк? Или что-нибудь в этом роде, как Дин говорит… Пожалуйста, пойдемте с нами. Предпочитаю иметь дело с вами, а не с тем ужасным сержантом…
Мы стали подниматься по лестнице, девушка спотыкалась в слишком больших калошах. У кухонной двери я жестом остановил своих спутников. Там было кое-что интересное. В комнатке сидел Джозеф.
Он устроился па том же ящике, на котором сидел я, читая бумаги, и, поставив локти на верстак, подпирал голову руками с растопыренными, торчавшими над ушами пальцами. Он тихо дышал с полузакрытыми глазами. В свете четырех свечей отчетливо выступали из темноты лицо, тонкие грязные руки и тощая шея.
Лицо юношеское, неопределившееся, с мелкими чертами, с нечистой веснушчатой кожей вокруг курносого носа и широких распущенных губ. Короткостриженые светло-рыжие волосы падали на лоб. Ему было, наверное, лет девятнадцать — двадцать, а выглядел он на тринадцать. На верстаке перед ним были разложены веером засаленные игральные карты и лежали письма, которые я читал, но он в них не заглядывал, а тупо смотрел на свечу, чуть раскачиваясь; отвисшие губы двигались, что-то лепетали, но нельзя было разобрать ни единого слова. Одежда в невыносимо яркую красную клетку придавала ему еще более нелепый, фантастический вид.
— Джозеф, — негромко окликнул я его. — Джозеф!
Открытая ладонь шлепнулась на верстак. Он медленно оглянулся, всмотрелся… Лицо его нельзя назвать абсолютно тупым, в других обстоятельствах оно казалось бы вполне осмысленным, даже умным. Глаза затянуты какой-то пленкой, сузившиеся зрачки почти не видны, белки вокруг радужки пожелтели. Остановив и сфокусировав на мне взгляд, он съежился, на широких губах заиграла вымученная улыбка. Глядя на него несколько часов назад при свете электрического фонарика, я видел спокойного, туповатого, совершенно неинтересного пария. Теперь он выглядел по-иному.
Я снова его окликнул, осторожно шагнул вперед.
— Все в порядке, Джозеф. Все хорошо. Я врач…
— Не троньте меня! — проговорил он негромко и слегка пригнулся, словно собираясь нырнуть под верстак. — Сейчас меня не трогайте…
Я взял его за руку, пощупал пульс, пристально посмотрел в глаза (прекрасный гипнотический прием), он задрожал, задергался, отодвигаясь назад. Судя по пульсу, тот, кто вкатил ему дозу морфия, несколько переборщил. Впрочем, опасность ему не грозила, ибо он к этому явно привык.
— Успокойся, не буду. Тебе плохо, Джозеф. И часто бывает плохо, не правда ли? Естественно, ты принимаешь лекарство…
— Пожалуйста, сэр… — Он снова поджался, пригнулся, бросил на меня умоляющий взгляд. — Прошу вас, мне уже хорошо, сэр, спасибо. Пожалуйста, отпустите меня. — Парень вдруг затараторил тоном маленького школьника, который торопливо оправдывается перед учителем: — Я все уже знаю! Сейчас расскажу… Поверьте, я не хотел ничего плохого! Он велел нынче не делать укол, а я все-таки сделал, потому что знал, где он прячет коробку со шприцем. Поэтому нашел… но укол сделал совсем недавно, сэр! Всего несколько минут назад…
— Ты ввел лекарство в вену?
— Да, сэр! — Рука с детской поспешностью дернулась к внутреннему карману, словно он, чтобы загладить вину, торопился подтвердить свои признания. — Вот, смотрите…
— Джозеф, мистер Дартворт делал тебе уколы?
— Да, сэр. Перед сеансами… Потом я входил в транс. Это помогало собрать силы, хотя я, конечно, не знаю, потому что ничего никогда не видел… — Джозеф расхохотался. — Наверно, не надо было вам этого говорить. Мне было приказано никому не рассказывать. Кто вы такой? А сегодня я решил вколоть двойную дозу, лекарство мне правится, а двойная доза еще больше. Ясно? — Затуманенный взгляд метнулся в сторону и снова остановился на мне.
Мне хотелось оглянуться, увидеть реакцию Холлидея и девушки на признание Джозефа, но я боялся отвести от него глаза. Двойная доза развязала ему язык. Может быть, мы услышим правду.
— Разумеется, Джозеф. Я ни в чем тебя не упрекаю. — Он смотрел на меня с благодарностью. — А как твоя фамилия, полное имя?
— Разве вы не знаете? Ну тогда никакой вы не врач!… — Он слегка отстранился, подумал, наконец сказал: — Джозеф Деннис.
— Где ты живешь?
— Понял! Вы — новый доктор. Точно. Я живу в Брик-стопе, Лафборо-роуд, дом номер 401-Б.
— Родные у тебя есть?
— Есть миссис Суини, — неуверенно пробормотал он. — Родных, кажется, нету… Не помню. Помню только, еды мне всегда не хватало. Помню девочку с золотистыми волосами, на которой я хотел жениться, да нам с ней было всего по восемь лет… Не знаю, что с ней стало, сэр. Миссис Суини есть…
— Как ты познакомился с мистером Дартвортом?
Для ответа на этот вопрос потребовалось больше времени. Как я понял, миссис Суини, его опекунша, давно была знакома с Дартвортом. Именно она убедила Джозефа в том, что он обладает великой экстрасенсорной силой. Однажды она вернулась домой вместе с мистером Дартвортом «в пальто с меховым воротником, в блестящей шляпе, в длинном автомобиле с аистом на капоте». Они говорили о Джозефе, и кто-то из них сказал: «Он никогда не станет шантажировать». По мнению Джозефа, было это три года назад.
