Никаких особых дел у Роз Лестрейндж тут не было. Она любила мутить воду и возбуждать воображение мужчин. Она была одновременно застенчивой и безрассудной; ее стремление к самообнажению граничило с помешательством. Вне всяких сомнений, именно она устроила тот скандал в закрытом изоляторе больше месяца назад: о нем только скрытно перешептывались, ибо он был совершенно несовместим с репутацией Куин-колледжа.
И все же… и все же!…
– Да? – услышал он в трубке настойчивый шепот Роз. – Это ты, дорогой? Ответь мне. Я уже заждалась.
И в это же мгновение по холлу разнесся предостерегающий звон дверного колокольчика.
– Да? – в третий раз услышал он голос Роз, на этот раз он звучал по-другому, более резко. – Да? Простите, кто говорит?
Снова предостерегающе задребезжал колокольчик. Марк стоял недвижимо, прижав трубку к уху и глядя через плечо. В холле, так же как в гостиной слева и в столовой справа, ярко горел свет. У него не было возможности не открыть гостям.
Телефон звякнул, когда он осторожно положил трубку, отрезая себя от голоса Роз и от обаяния ее личности. Марк Рутвен накинул на плечи спортивную куртку, поправил галстук и пошел открывать дверь.
Глава 2
– Добрый вечер, Кэролайн, – пробормотал он.
Кэролайн Кент, стоя на шаг ниже на растрескавшихся плитах дорожки, подняла голову и выжидающе посмотрела на Марка.
Кэролайн была «здравомыслящей» девушкой, которая, как пару раз жаловался ее жених, любое замечание воспринимала настолько буквально, что порой плакать хотелось. И дело было не в недостатке ума, просто каждый раз у нее была причина для такой реакции.
Как дочь доктора Сэмюела Кента, декана исторического факультета, она привыкла годами заботиться о своем непрактичном отце и еще более непрактичной матери.
Ей уже было крепко за двадцать; высокая и с хорошей фигурой, Кэролайн была очень привлекательна, хотя ее трудно было назвать даже хорошенькой. У нее были карие глаза, а густые волосы вились от природы. Порой она казалась слишком солидной дамой рядом со своим хрупким и подвижным женихом, но Кэролайн нравилось подчиняться, и она исполняла любой каприз Тоби Саундерса.
Спохватившись, Марк включил лампу над входом.
– Кэролайн! – удивился он. – В чем дело?
– Ни в чем! Абсолютно ни в чем! Только…
Трава на газоне перед домом казалась бледноватой в искусственном освещении; газон тянулся до низкой живой изгороди, за которой Колледж-авеню, изгибаясь, уходила под высокую арку деревьев. «Шевроле» Тоби Саундерса, который считался новым в 1948 году, был припаркован снаружи. Сам Тоби, на которого Кэролайн невольно то и дело поглядывала из-за плеча, возился со стороны левой дверцы.
– Можешь не закрывать его, Тоби! – крикнул Марк, который никогда не запирал своего «шевроле». Крикнул он громче, чем сам предполагал. – Кэролайн! В чем дело? Заходи.
– Честно говоря, я не знаю, стоит ли нам заходить, – сказала Кэролайн. – Не хочется беспокоить тебя, ведь ты, наверное, работаешь над биографией. Но это довольно важно, и мой отец попросил Тоби встретиться с тобой.
– Твой отец?
– Да. А где Бренда?
– Боюсь, что она ушла.
– Ну, может, оно и к лучшему. Я… то есть я, конечно не хочу сказать, что это лучше, – торопливо добавила Кэролайн. – Только мы хотели встретиться с тобой одним.
Тоби Саундерс в желтовато-коричневом костюме с выбившимся галстуком заторопился к ним по дорожке. Тоби был примерно одного с Марком возраста. Историк по специальности, он вместе с коллегами работал на Пентагон, писал историю Второй мировой войны, стараясь опередить тех, кто заканчивал свою историю Первой мировой. Тоби шел опустив голову; Марк видел только коротко стриженные темные волосы, но не мог разглядеть его худого, резкого, нервного лица.
– Ты уверен, что мы тебе не помешаем? – продолжала настаивать Кэролайн.
– Я весь вечер ровно ничем не занимался. Заходите.
Марк закрыл дверь и провел их в гостиную. Он слышал тяжелое дыхание Тоби.
В гостиной, которая обставлялась по вкусу Бренды – удобные стулья в белых чехлах, светло-зеленые стены, темный ковер, – были опущены жалюзи. Кэролайн, помешкав, села на диван в эркере переднего окна. Марк посмотрел на ее спутника.
Тоби, худой и не особенно высокий, был в таком нервном напряжении, что, казалось, воздух вокруг него искрится и потрескивает. Его прищуренные голубые глаза испытующе оглядели комнату, после чего остановились на Марке.
– Все это держится в секрете, – отрывисто сказал он, – никто пока не знает, что это значит. Но через неделю в колледже может начаться черт-те что.
– Ну? Каким образом?
– Пока тут нет студентов, кто-то из нашей среды, – пробормотал Тоби, – кто-то из наших преподавателей разыгрывает чисто студенческие номера. Но это уже не шутки. Они смахивают – я подчеркиваю, смахивают – на полномасштабную попытку убийства.
Кэролайн открыла рот, чтобы возразить. Она сидела опустив вдоль тела руки, упираясь ладонями в диван. Свет из-под матерчатого абажура лампы падал на ее серьезные карие глаза и на короткие густые завитки волос.
– Убийства? – воскликнул Марк. – Полиция в курсе дела?
– Полиция? Здесь? Ради бога, дружище, пошевели мозгами! Куин-колледж пустит в свои пределы скорее бубонную чуму или Черную смерть.
– Так что случилось, Тоби? Сядь. И рассказывай.
Подчинившись, Тоби опустился на диван рядом с Кэролайн. По-прежнему было слышно его тяжелое дыхание. Перед ними на низком кофейном столике стояла серебряная сигаретница. Откинув крышку, Марк подвинул ее гостям.
Кэролайн решительно и нетерпеливо замотала головой. Тоби этого даже не заметил.
– В год от Рождества Христова 1710-й… – начал он.
– Тебе обязательно надо начинать так издалека?
Тоби, нервничая, с вызовом вскинул голову.
– Заткнись, – сказал он, внезапно теряя свою ораторскую манеру и столь же скоро вновь обретая ее. – Итак, в год от Рождества Христова 1710-й, когда штат Вирджиния был колонией ее величества Вирджинии, некий Септимус Хьюит основал академию для мальчиков. Заложил он ее как раз на окраине Белхавена, ныне известного как Александрия. Поселение было небольшим; никому и в голову не приходило, что школа Септимуса Хьюита может добиться процветания. Но плантаторы посылали в нее своих сыновей, и школа в самом деле начала богатеть. Через двадцать лет она перестала считаться только школой для мальчиков. Куин-колледж давал образование или, по крайней мере, учил держаться в обществе молодых джентльменов из Вирджинии. Септимус Хьюит умер. В центре того места, которое никогда не называлось кампусом, а только Лужайкой, ему воздвигли статую: парик с буклями, камзол и все такое. Запомни статую. Это важно. – Прервав повествование, Тоби сказал уже без саркастических ноток в голосе: – Если я рассказываю тебе эту историю, Марк, поскольку ты ни черта не знаешь о том заведении, в котором преподаешь, ты уж поверь, что у меня есть на то основания.
