3
Пришел срок убийства.
Его подготовка заняла немало времени. Убийца постепенно складывал нужные кусочки, как в мозаике, и, наконец, все они легли на нужное место. Нужно было только запустить механизм в действие; до запуска оставалось несколько минут.
Моника, разумеется, ничего не знала. Ей никогда не было так спокойно, как теперь, когда она сидела в кабинете с дородным О'Брайеном, усатым бывшим военным, напомнившим ей курьера из Военного министерства. О'Брайен устроился на диване и читал вечерний выпуск газеты.
Было двадцать пять минут восьмого. Моника все ждала. Давным-давно не доносились голоса, слышные из комнаты Тилли, когда Тилли беседовала с Хаккеттом и Фиском. Они ушли, громко топая ногами и смеясь. Как только стихли их шаги, Тилли распахнула дверь:
– Милочка…
Капрал в отставке О'Брайен шумно откашлялся, поерзал на месте и зашуршал газетой.
– Видите, мисс, – заявил он, не поднимая глаз, – вот в газете написано, фрицы опять…
Тилли смерила его суровым взглядом. Потом посмотрела на Монику.
– Милочка, – сказала она, – вы не зайдете ко мне на минутку?
– Тилли, если хотите что-то сказать, говорите здесь.
– Не могу.
– Почему?
– Потому что не могу. Ах, дорогуша, да не будьте же такой дурочкой! Прекратите глупить и идите сюда!
– Нет, когда вы так говорите, Тилли.
Тилли широко раскрыла глаза:
– Так вы подойдете или нет?
– Нет.
Дверь в смежный кабинет захлопнулась с таким грохотом, что Моника зажмурилась. Возможно, она ведет себя глупо и бессмысленно, но она начала волноваться – не за себя, за Билла Картрайта. Даже если при затемнении положено ездить медленнее, сейчас ему пора бы уже быть здесь!
А если он попал в аварию? Допустим, столкнулись две машины, а его выбросило в окно… Зачем ему было ехать на такси, когда с таким же успехом можно добраться и на поезде? Не стоит ему так транжирить деньги. Тем не менее из-за своего поступка он стал нравиться ей еще больше; каким бы он ни был, по крайней мере, он не скупой…
Она до сих пор плохо с ним обращалась; да, пора это признать. Она стала вспоминать, как он все время держался с ней предельно внимательно, терпеливо, улыбался ей, а в нее точно бесенок вселялся. Она вовсе не собиралась так плохо себя вести. Она ведь совсем не такая; если бы только можно было ему доказать…
Шли минуты. Тилли что-то бормотала за закрытой дверью; скоро застрекотала ее пишущая машинка. Яркий свет бил в глаза. Моника обернула лампочку газетой. Красная кожаная сигаретница стояла прямо под лампой; она протянула было руку за сигаретой, но потом передумала.
Да, она влюблена в него, вот и все. Странные ощущения – словно радость и покорность, сложенные вместе. Вовсе не такие чувства испытывала придуманная ею Ева д'Обри, но в чем-то похожие. Скорее бы он приехал! Она тогда все ему скажет. Ну, не то чтобы скажет… но даст понять…
Вдалеке послышались шаги; кто-то приближался по дорожке к старому зданию.
Шаги все ближе; гравий на дорожке заскрипел громче. Должно быть, он! Кто-то поднялся по ступенькам. Потом она услышала, как человек идет по коридору.
Это действительно оказался Билл.
И он был в ярости.
Как только он возник на пороге, Моника поняла, что раньше никогда не видела его таким. Прежде он никогда не злился на нее по-настоящему. Они спорили о книгах и о вопросах мироздания; в таких случаях он вставал в позу и разражался высокопарными фразами; казалось, ему просто нравится изрекать мудрые слова.
Но сейчас… С первого взгляда стало понятно: он вне себя от ярости. Моникой овладели дурные предчувствия, но в то же время ей, как ни странно, стало приятно. Она хотела, чтобы он злился из-за того, что она бросила его в Военном министерстве. Она хотела извиниться. Она с наслаждением извинилась бы перед ним!
Биллу с трудом удалось взять себя в руки. Первыми его словами, произнесенными холодно и спокойно, были:
– Неужели в вас нет чувства элементарной порядочности?
– Билл, извините. Мне правда, правда очень стыдно. Я не хотела причинять вам вред. Просто не подумала, вот и все. Когда я вышла из министерства…
Он зажмурился. Руки, готовые жестикулировать, застыли в воздухе на уровне его головы.
– Откуда?
– Из Военного министерства, конечно.
– Ах да, Военное министерство! Так что же?
– Я ушла и бросила вас. Билл, извините! Я бы ни за что так не поступила, если бы хоть о чем-то думала.
– Я не о том, – заявил Билл. – Я спрашиваю, зачем рассказывать всем и каждому в «Пайнеме» о своих любовных интрижках, будь они прокляты?
За спиной Моники стоял стул; придвинув его, она медленно села и прислонилась к спинке.
– Я… не знаю, о чем вы.
– Не знаете? Очень мило! Зато мне все известно. Я только что встретил в главном корпусе Фрэнсис Флер. – Он ткнул в Монику пальцем. – Разумеется, – продолжал он, тщательно подбирая слова, – ваши… романы меня нисколько не касаются. Я не моралист. Нет-нет! Можете заниматься в свободное время чем хотите; дело касается только вас. Но вы могли бы, по крайней мере, проявить элементарную порядочность и молчать о своих интрижках, а не хвастать ими направо и налево!
У него тоже выдался трудный день. Всю вторую половину дня, пока он ехал сюда на такси, он не думал ни о ком и ни о чем, кроме Моники. Сообщение Фрэнсис Флер (переданное с самым искренним видом и даже с некоторым уважением) стало последней каплей. Как он был зол! Даже Моника не понимала этого до конца. Он смутно заметил, что в кабинете находится кто-то еще: кто-то сидит на диване и мрачно смотрит на него поверх газеты.
– О'Брайен, – сказал он, – мы вас отпускаем. Все в порядке. Идите. Скорее!
– Да, О'Брайен, – прошептала Моника, также очень спокойно, – мы вас отпускаем.
– Все в порядке, верно, сэр? Я чего хочу сказать…
– Да, все в порядке. Вот гинея. Две гинеи. Ради бога, убирайтесь!
– Спасибо большое, сэр, но если я все-таки чем-то могу…
– Нет. Уходите.
– А сейчас, – прошептала Моника, вцепившись пальцами в столешницу, – вы хотите сказать мне что-то еще? Конечно, если вы предпочитаете вести разговор в присутствии третьих лиц, как было до сих пор, О'Брайена можно вернуть. Итак, что еще вы намерены мне сообщить?
– Да, мадам, кое-что еще. Вы напрасно растрачиваете свои несравненные таланты в такой маленькой стране, как Англия. Их нужно поставить на службу родине. Почему бы вам не уехать во Францию и не примкнуть к мадемуазель из Армантье? Тогда вы бы, по крайней мере, помогли нам выиграть войну.
