– Посиди спокойно, хорошо?
Закончив умывать ее, любуясь посвежевшим и хорошеньким личиком, Филип протянул девушке полотенце, чтобы та вытерлась. Но Молли продолжала говорить даже из-за полотенца.
– Я держала рот на замке… И никому не говорила… Всякий раз, как мы переезжали сюда, она… Да взгляните сами!
Она показала на громадный платяной шкаф, занимавший всю западную стену спальни и оклеенный малиновыми обоями. Филип сразу понял, что шкаф этот с секретом – дверца у него шла по узкой стенке и смотрела на юг.
– Потайная лестница? – спросил он.
– Вот именно. Бывает, ее внизу поджидает лошадь, иногда она ходит пешком. Но каждую ночь она потихоньку выбирается из дому, бегает к любовнику и милуется с ним до самого утра. Милорд, я честно хотела все вам рассказать, только боялась сделать вам больно!
Чаша с водой задрожала в руках Филипа.
– Ты действительно считаешь, – сквозь зубы процедил он, – что поведение моей жены способно причинить мне боль?
– О, вам только кажется, что нет, но я наблюдала за вами. Я знаю!
– Посмотрим!
– Она думает, – вскричала Молли, отшвыривая полотенце, – что она очень умная! Но в «Пристани» про нее всем известно: и кухарке, и Холдсуорту, и всем! Помяните мое слово, она сама нарочно распускала о себе слухи. А вот в Лондоне про ее шашни с полковником Торнтоном ни одна душа не знает.
Филип оторопел.
– С полковником Торнтоном? – повторил он.
– Ну да, а с кем же еще? Она с ним крутит уже полтора года. Ну и потешались же над вами миледи и полковник у вас за спиной! Да вот и сегодня у леди Олдхем – неужели милорд ничего не заметил? Они ведь держатся почти как муж и жена!
– Да, заметил. Но у меня и в мыслях не было… – Филип замолчал и облизал губы. – Завтра, – сказал он, – полковник Торнтон вызовет меня на дуэль. Он явится сюда с утра пораньше, можете быть уверены, и потребует сатисфакции. И, клянусь Богом, он ее получит! – Внезапно Филип занес над головой чашу и грохнул ее об пол, отчего стекло разлетелось вдребезги, а вода расплескалась.
Молли в ужасе поджала ноги.
– Милорд, я ведь так и говорила! Вам будет больно! Я вас предупреждала!
– Да, мне больно. Но не в том смысле, в каком ты думаешь. Полковник… Напыщенный болван, да ведь он Хлорис в отцы годится…
С огромным трудом ему удалось взять себя в руки. На столике у одного из плотно занавешенных окон он увидел поднос с бутылкой и бокалом. Он налил себе вина, однако после первого глотка понял, что в бутылке мадера. От густой, приторно-сладкой жидкости его замутило. По моде того времени он вылил остаток на пол и с улыбкой повернулся к горничной.
– Я забылся, – сказал он. – Выпьешь вина, Молли?
Молли взяла бокал и медленно осушила его. Он смотрел на восковую свечу – одну из двух, горевших в подставке над кроватью; судя по оплывшим кольцам воска, свеча горела уже около часа.
– Милорд! – воскликнула Молли.
– Как странно, когда тебя называют… не важно!
– Милорд, не уходите. Останьтесь со мной!
Филип взял у нее из рук бокал и поставил его на стол.
– Нет, я не имею в виду ничего такого, – заявила Молли, – хотя, видит Бог, я бы не возражала с вами… Но она не вернется…
Часы за конюшнями тяжело пробили два часа.
–…она не вернется еще часа три. Иногда она заявляется только под утро. Если ей кажется, что ее видели на дороге, по пути к дому полковника или оттуда, она отправляется к своим друзьям Халлидеям – те любят ее и выгораживают: говорят, что она заболела или еще что-нибудь, потому и поехала к ним. Милорд, кто я такая? Всего-навсего прислуга. Но я могу утешить вас, если у вас болит сердце…
– И чтобы тебя застали здесь, – гневно перебил ее Филип, – с мужем-рогоносцем, который лежит в засаде? Нет!
– Милорд, я не понимаю!
– Да. Ты добрая. Ты не поймешь. Спокойной ночи, Молли.
– Милорд!
Он вышел из комнаты, оставив за дверью плачущую девушку. Прошел через будуар жены, свою гардеробную и снова оказался в собственной спальне.
Огонь в камине почти догорел. Филип поставил на место кочергу и помешал угли в камине. Потом сел за стол и плеснул себе еще бренди.
Его преследовала картина: Хлорис в объятиях полковника Торнтона.
Так вот почему он инстинктивно возненавидел полковника Торнтона с первой же встречи! Он не мог дать своей ненависти разумного объяснения. Разумеется, и Торнтон должен был догадываться о его чувствах.
Если все так, значит, он, Филип, любит Хлорис больше, чем готов признаться… Неужели Дженнифер права?
От потухшего камина вверх поднялось густое облако черного дыма. Он встал, поворошил угли кочергой, и над ними снова занялось желтое пламя. Потом Филип сел и поставил бокал.
Нет! Дженни ошибается!
Он устал гораздо больше, чем ему казалось. Возможно, из-за усталости размытые воспоминания, связанные с этим домом, которые преследовали его вот уже несколько часов, приобрели некоторую четкость.
Дом, каким он видел его в другой жизни, обветшал и состарился; он затерялся среди других домов, выросших вокруг. Он здесь жил. И Хлорис – или женщина, очень похожая на Хлорис, – тоже жила здесь. Его жена. Да, Хлорис была его женой! В ушах приглушенно зазвучал ее голос: она визгливо жаловалась на что-то. Но он ее не любил – и даже наоборот, хотя его с нею что-то связывало.
«Почему ты не сказал мне, что у тебя, кроме титула, ничего нет? Почему ты не сказал?..»
Голова Филипа упала, полный бокал выпал у него из руки. Он чуть не погрузился – в буквальном смысле слова – в сон. Но все же Филип поднялся. Не было сил даже открыть окна или задуть свечу. Он, пошатываясь, подошел к кровати, сбросил шлепанцы и, не сняв халата, забрался под одеяло. Даже сквозь одежду Филип почувствовал, что постель сырая. Отбросив ногой грелку, он тут же крепко заснул.
Посреди ночи его разбудил крик – вернее, слабый вскрик или стон. По крайней мере, так ему показалось. Он приподнялся на локте, все еще полусонный, услышал, как часы за конюшней глухо пробили три. Свечка в стеклянном подсвечнике догорела; у изголовья кровати плавало облачко сизого дыма.
Потом он снова уснул и, вероятно, проспал долго. Он видел хорошие и дурные сны. Приятные сны имели отношение к Дженнифер, которая почему-то ассоциировалась у него с Риджентс-парком или театром. Сны другого рода касались Хлорис, к которой его непреодолимо влекло, словно он был ею околдован.
Постепенно он просыпался. Послышался звон – как от разбитого фарфора. Он вспомнил, как сам разбил чашу с водой. По полу загремели тяжелые шаги. Звякнули кольца – кто-то раздергивал тяжелые портьеры.
Филип, моргая, сел на кровати. Голова раскалывалась от боли.
