Филип уставился в пол. По какой трагической, необъяснимой ошибке этот верный старый слуга так привязан к самозванцу?
– Хопвит! Перемирие!
– Умоляю простить меня, милорд, – отвечал Хопвит не оборачиваясь, – за ту смелость, какую я на себя беру. Но вот здесь, в углу портрета, его герб и девиз: «Et ego ad astra» – «И я к звездам». Милорд, отныне это и ваши герб и девиз!
Пламя свечи танцевало на сквозняке.
Ни Филип, ни Хопвит не слышали, как внизу по гравию загрохотали колеса. Только когда восковые свечи осветили нижний вестибюль, когда отперли парадную дверь и откинули с нее цепочку, когда послышалась тяжелая поступь леди Олдхем, Филип и его слуга вздрогнули и очнулись.
– Черт меня побери! – загрохотала снизу леди Олдхем. – Я старая карга, милая моя, и не люблю всю эту суету. Хочу в постель!
– Сейчас, леди Олдхем, – пропело спокойное и ленивое контральто Хлорис. – Молли позаботится о вас после того, как прислужит мне.
Неверной походкой, задыхаясь и спотыкаясь, леди Олдхем начала подниматься по дубовой лестнице.
– Ну и ну! – восклицала леди Олдхем. – Нечего сказать, лакомый кусочек для газетчиков! Наш душка-принц в ярости, чтоб мне расцарапаться до крови (и это не просто фигура речи–я где-то подцепила парочку блох). Но ваш муженек, дитя мое! Черт меня побери, если он не разгромил Бристольского Молота, не расплющил его в лепешку. Слыхала я, то же самое он вчера проделал с Джоном Джексоном. Вы гордитесь им, а?
– Он действительно кое в чем преуспел. – Голос Хлорис
– оставался таким же холодным. – Однако грубость и неуважение, проявленные по отношению к принцу Уэльскому, не так легко простить!
Филип снова почувствовал, как его душит злоба.
Вот над перилами показалась голова лакея в серой с золотом ливрее – цвета Гленарвонов; он пятился, неся канделябр с пятью свечами. Затем появились страусовые перья, выкрашенные в пунцовый и желтый цвет; они криво болтались на голове леди Олдхем. За ними – прямые белые перья Хлорис, которая успела заново набелить и нарумянить лицо, восстановив красоту; хорошенькое, свежее личико Молли и еще одно хорошенькое личико служанки, чье имя Филип не мог вспомнить.
Хопвит, низко поклонившись, передал свечу Филипу. Затем быстро заскользил по коридору и исчез в спальне своего хозяина.
Держа в руке свечу, Филип не спеша направился к лестнице, навстречу жене и ее гостье.
– Лопни мои глаза! – вскричала леди Олдхем и зашлась в таком приступе хохота, что скоро изнемогла и схватилась за бока. – Вот и сам Том Фигг! Вижу, на вас нет ни царапинки! Как же вам удалось разделаться с ними, молодой человек?
– Боюсь, – улыбнулся Филип, – вам следует расспросить мою жену.
Хлорис не обратила на него никакого внимания.
– Трина! – резко позвала она вторую служанку, не такую хорошенькую, как Молли, которая попыталась присесть на ступеньках лестницы. – Камин разожжен? Постели постелены и согреты?
– Надеюсь, в них нет насекомых? – подозрительно осведомилась леди Олдхем. – Я уже подцепила пару блох либо в Карлтон-Хаус, либо в карете. Нужно, чтобы их нашли и раздавили. Мне еще вшей не хватало!
– Искренне заверяю вас, – ровным голосом отвечала Хлорис, – что ни в одной постели под нашим кровом вы не найдете мерзких насекомых.
– Это смотря кого называть мерзкими насекомыми, любовь моя, – заметил Филип. – Вот, скажем, если бы здесь провел ночь полковник Торнтон…
– Трина! – взвизгнула Хлорис так резко, что Трина, пытавшаяся присесть поудобнее, едва не полетела вниз по лестнице.
– Да, миледи?
– Все ли сделано, как я приказала?
– Да, миледи.
– Хорошо. Холдсуорт! – Хлорис повернулась к лакею с канделябром. – Проводите леди Олдхем в Голубую комнату. Трина, ступайте с ней. Молли, вы тоже можете пойти. Но умоляю, возвращайтесь скорее – мне нужно натереть виски одеколоном. Вы еще чего-нибудь желаете, леди Олдхем?
– Хм! – заявила почтенная старушка, опуская уголки широкого рта. – Разве что пинту подогретого кларета? Чтобы слаще спалось…
– Трина! Немедленно отправляйтесь на кухню и принесите леди Олдхем пинту подогретого кларета. Проследите, чтобы он был достаточно горячий и там были пряности. Это все.
Возглавляемая лакеем в серой с золотом ливрее, освещаемая пятью язычками пламени, процессия направилась в другую половину дома и скрылась из вида.
Хлорис прошла следом два-три шага, но остановилась и повернула обратно. Филип поставил свечу в оловянном подсвечнике на плоскую стойку перил. Только слабый язычок пламени прореживал плотный мрак, в котором гуляли сквозняки.
Хлорис подошла так близко, что он мог бы дотронуться до нее; светло-карие глаза смотрели на него в упор.
– Филип, ты дурак, – сказала она изменившимся голосом и опустила взгляд. – Но безумства такого рода… не вызывают у меня отвращения. Ты понимаешь?
– Нет.
– Нет? Поцелуй меня. – После паузы она яростно зашипела: – Нет! Не так! Ближе! Ах!
Он ненавидел ее, да, он ее ненавидел. Ненавидел от всего сердца. И все же, когда она была рядом…
Через минуту-другую Хлорис высвободилась и отпрянула. Она тяжело дышала, ноздри у нее раздувались. Она снова впилась в него взглядом:
– Я лягу с тобой, Филип. Знаешь, почему?
– Да. Из чистого любопытства.
– Нет! Ты снова ошибся и снова оказался в дураках. Я почти влюблена в тебя, и мне это не нравится.
– Неужели вы воображаете, мадам, будто вы нравитесь мне? Но есть некоторые вопросы, которые нам нужно обсудить и разрешить. Причем сегодня.
– Нет! – быстро ответила Хлорис. – Не сегодня! А потом… да, причем как можно скорее! Но только не сегодня, не в эту ночь. У меня есть на то причины!
– Я не говорю о том, чтобы вместе лечь в постель, мадам. Я говорю о вопросах, которые мы должны обсудить.
– Вот как? – прошептала Хлорис, удивленно поднимая изогнутые брови. – Полагаю, здесь ваша постельная?
– Моя – кто?
– Ваша подружка-потаскушка. Резвушка Джейн, готовая на все!
Тут Филип совершил поступок, о котором и не помышлял бы в другой жизни. Размахнувшись, он со всей силы ударил Хлорис по лицу – так, что она отлетела к стене и упала на колени.
Как только он ударил ее, дверь в Голубую комнату открылась, и Холдсуорт, лакей, направился к ним с высоко поднятым канделябром. Скорее всего, он все видел, но даже не взглянул в их сторону. Как лунатик, он начал спускаться вниз.
Хлорис вскочила на ноги и проворно подняла юбки, чтобы проверить, не порвались ли на коленках чулки. Затем она подбежала к Филипу, и рот ее разъехался в непритворной улыбке.
– Неужели ты вообразил, – проговорила она, тяжело дыша, – что я злюсь за то, что ты меня ударил? Нет, нет, нет! Я восхищаюсь твоей силой. Как жаль, что ты не бил меня раньше. А сейчас – один последний поцелуй!
