Голубой обеими руками ухватился за рукоять топора, глубоко
врезавшегося в нагрудник Крылатого, сгорбился и уперся в стремена, пытаясь
выбить противника из седла. Крылатый с размаху ударил его булавой раз, другой,
третий. Кровь брызнула из-под козырька шлема на голубые латы и шею сивки.
Крылатый ударил гнедого шпорами, прыжок коня вырвал острие секиры из его
нагрудника, качающийся в седле Голубой выпустил из рук рукоять топора. Крылатый
перехватил булаву правой рукой, налетел, страшенным ударом пригнул голову
Голубого к конской шее. Схватив поводья сивки свободной рукой, нильфгаардец
дубасил булавой, голубые латы звенели, как железный горшок, кровь текла из-под
промятого шлема. Еще удар – и Голубой рухнул головой вперед под копыта сивки.
Сивка отскочил, но гнедой Крылатого, явно натренированный, с грохотом лягнул
упавшего. Голубой еще был жив, о чем свидетельствовал отчаянный рев боли.
Гнедой продолжал топтать его с таким упорством, что раненый Крылатый не
удержался в седле и свалился рядом.
– Позабивали дружка дружку, сукины дети, – охнул
ловчий, державший Цири.
– Господа лыцари, чума на них и зараза, – сплюнул
другой.
Слуги Голубого поглядывали издали. Один завернул коня.
– Стой, Ремиз! – крикнул Скомлик. – Куда ты?
В Сарду? На виселицу торописси?
Слуги остановились, один глянул, заслонив глаза рукой.
– Скомлик, ты, што ль?
– Я. Подъезжай, Ремиз, не боись! Лыцаревы разборки не
наша забота!
Цири вдруг решила, что пора кончать с апатией. Она ловко
вырвалась у державшего ее ловчего, подскочила к сивке Голубого, одним прыжком
взлетела в седло с высокой лукой.
Возможно, ей и удалось бы сбежать, если б слуги из Сарды
были не в седлах и не на отдохнувших конях. Они запросто догнали ее, вырвали
поводья. Она соскочила и помчалась к лесу, но конные догнали ее снова. Один на
скаку схватил ее за волосы, рванул, поволок. Цири крикнула, повисла на его
руке. Конник кинул ее прямо под ноги Скомлику. Свистнула нагайка. Цири взвыла и
свернулась клубком, заслоняя голову руками. Нагайка свистнула снова и хлестнула
ее по рукам. Она отпрыгнула, но Скомлик подскочил, пнул ее, потом прижал
ботинком крестец.
– Сбежать удумала, змейство?
Свистнула нагайка. Цири снова вскрикнула. Скомлик опять пнул
ее и проехался нагайкой.
– Не бей меня! – крикнула она.
– Ага, заговорила, зараза! Расшнуровала хайло-то. Вот я
те щас!
– Опомнись, Скомлик! – крикнул кто-то из
ловчих. – Жизню хошь и из ей выколотить аль как? Она стоит сильно, штоб ее
доконать-та!
– Ясны громы, – сказал Ремиз, слезая с
коня. – Неужто та, котору Нильфгаард ишшет уже неделю как?
– Она.
– Ха! Все гарнизоны ее ишшут. Кака-то важна для
Нильфгаарда персона! Вроде какой-то сильный маг наворожил, што она должна быть
гдей-то тут. В тутошних местах! Болтали в Сарде. Где отыскали-та?
– На Сковородке.
– Не могет того быть!
– Могет, могет, – зло сказал Скомлик,
скривившись. – Взяли мы ее, награда наша! Че стоите навроде кольев? А ну
спутать пташку и на седло! Топаем отседова, парни. Живо!
– Благородный Сверс-та, – начал один из
ловчих, – вроде бы ишшо дыши…
– Долго не подышит. Пес с им. Едем прямо в Амарильо,
парни. К префекту. Предоставим ему девку-та и отхватим награду.
– В Амарильо? – Ремиз почесал затылок, глянул на
поле недавней брани. – Там-то уж нам палач точно! Чево скажешь
префекту-та? Лыцари побиты, а вы, стал быть, целы? Как все дело на явь выйдет,
префект велит вас повесить, а нас этапным ходом отошлет в Сарду… А тады
Варнхагены шкуру с нас живьем сдерут. Вам-та, может, и в Амарильо дорога, а по
мне так лучшей в леса податься…
– Ты ж – мой свояк, Ремиз, – сказал
Скомлик. – И хоша ты есть песий хвост, потому как сестру мою поколачивал,
все ж как-никак родня. Потому шкуру твою сберегу. Едем в Амарильо, говорю.
Префект знат, что промеж Сверсами и Варнхагенами вражда. Встренулись, побили
один другого, обнаковенная меж ими штука. Чево мы-та могли? А девку, гляньте на
мои слова, мы нашли позжее. Мы ловчие. Отноне ты тож ловчий, Ремиз. Префект
того не знат, всколькиром мы со Сверсом поехали. Не сочтет…
– Ты ничего не запамятовал, Скомлик? – протяжно
спросил Ремиз, глядя на второго слугу из Сарды.
Скомлик медленно обернулся, потом мгновенно выхватил нож и с
размахом вбил его слуге в горло. Слуга взвизгнул и повалился на землю.
– Я ничего не забываю, – холодно сказал
ловчий. – Ну таперича мы уж тута токмо одни свои. Свидетелев нету, да и
голов для дележки награды не больно много. По коням, парни, в Амарильо! Впереду
еще добрый шмат пути, тянуть нечего!
Выехав из темной и влажной буковины, они обнаружили у подножия
горы деревушку – несколько крыш внутри кольца из низкого частокола,
огораживающего излучину небольшой речки.
Ветер принес запах дыма. Цири пошевелила занемевшими
пальцами рук, притянутых ремнями к луке седла. Вся она вконец одеревенела,
ягодицы болели немилосердно, докучал полный пузырь. Она не слезала с седла с
восхода солнца. Ночью не передохнула, потому что ее руки привязали к рукам
лежавших по обе стороны ловчих. На каждое ее движение ловчие отвечали руганью и
обещаниями поколотить.
– Деревня, – сказал один.
– Ага, – ответил Скомлик.
Они спустились с горы, копыта лошадей захрустели по высоким,
спаленным солнцем травам. Вскоре вышли на покрытую выбоинами дорогу, ведущую
прямо к деревне, к деревянному мостику и воротам в частоколе.
Скомлик остановил коня, приподнялся на стременах.
– Што за деревня? Никогда тута не бывал. Ремиз, знашь
это место?
– Ране, – сказал Ремиз, – деревню звали Бела
Речка. Но как начались беспорядки, несколько тутошних пристали к бунтовшшикам,
то Варнхагены из Сарды пустили тута красного петуха, людишек перебили альбо
погнали в неволю. Таперича одни нильфгаардские поселенцы здеся обретаются,
новопоселенцы, стал быть. А деревушку в Глысвен перекрестили. Поселенцы тутошние
недобрые, упрямые люди. Говорю – не надыть тута останавливаться. Едем дале.
– Коням передых нужон, – запротестовал один из
ловчих. – И еда. Да и у меня кишка кишке кукиш кажет. Што нам
новопоселенцы, говно, замухрышки. Махнем им перед носом приказом префекта,
префект-та тожить нильфгаардец, как и они. Увидите, в пояс нам поклонятся.
