– Все ж таки буря к нам идет, – глянул на небо
фермер. – Может, магики чарами отогнали от острова? Их на Танедд съехалось
больше двух сотен… Как думаешь, Лютик, о чем они там будут совещаться, на своем
Сборе? Выйдет из того что-нибудь путное?
– Для нас? Сомневаюсь. – Трубадур провел большим
пальцем по струнам лютни. – Их сборы – обычно показ мод, сплетни, повод
для поклепов и внутренних разборок. Споры – распространять магию или, наоборот,
предоставить элите. Склоки между теми, кто королям служит, и теми, кто
предпочитает на королей давить, но при этом как бы оставаться в тени.
– Ох, – вздохнул Бернье Хофмайер, – что-то
мне думается, во время ихнего Сбора будет на Танедде постоянно сверкать и
греметь не хуже, чем во время бури.
– Возможно. А нам-то какое дело?
– Тебе – никакого, – грустно проговорил
низушек. – Потому как ты только и знаешь, что на лютне бренчать да песенки
распевать. Глядишь на окружающий тебя мир, а видишь одни стихи да ноты. А у нас
тут за последнюю неделю конники дважды капусту и репу копытами пропахали. Армия
гоняется за «белками», «белки» крутятся и удирают, а и тем, и другим дорога не
иначе как через нашу капусту выпадает…
– Не время жалеть капусту, когда лес горит, –
проговорил поэт.
– Ты, Лютик, – Бернье Хофмайер искоса глянул на
него, – как чего скажешь, так неизвестно, плакать ли, смеяться ли или дать
тебе под зад. Я серьезно говорю! И скажу тебе, паршивые времена пришли. На
большаках колья, шибеницы, на полянах и по просекам – трупы, мать их. Эти края,
пожалуй, так выглядели во времена Фальки. Ну и как тут жить? Днем заявляются
люди короля и шумят, что за помощь «белкам» возьмут нас на дыбы. А ночью
врываются эльфы, и попробуй откажи им в помощи! Они сразу же весьма поэтично
обещают показать нам, как ночь обретает красное обличье. Такие, понимаешь,
поэтичные, сукины дети, что выблевать невозможно. Так нас и взяли, как
говорится, меж двух жерновов…
– Рассчитываешь на то, что чародейский Сбор что-то
изменит?
– Ну да, рассчитываю. Ты сам сказал, что среди магиков
два лагеря борются. Прежде уже бывало, что чародеи королей сдерживали, клали
конец войнам и волнениям. Ведь именно магики мир заключили с Нильфгаардом три
года тому. Так, может, и теперь…
Бернье Хофмайер замолчал, прислушался. Лютик ладонью
приглушил звучащие струны.
Из мрака на дамбе показался медленно бредущий ведьмак. Снова
сверкнула молния. Когда загрохотало, ведьмак был уже рядом, во дворе.
– Ну и как, Геральт? – спросил Лютик, чтобы
прервать неловкое молчание. – Выследил уродину?
– Нет. Сегодня ночь неподходящая. Неспокойная ночь.
Неспокойная… Устал я, Лютик.
– Сядь, передохни.
– Я не о том.
– Верно, – буркнул низушек, глядя в небо и
прислушиваясь. – Неспокойная ночь, что-то недоброе в воздухе висит…
Животные маются в хлеве… А в ветре слышны крики…
– Дикий Гон, – тихо сказал ведьмак. – Замкните
как следует ставни, господин Хофмайер.
– Дикий Гон? – изумился Бернье. – Призраки?
– Не бойтесь. Они пройдут высоко. Летом Гон всегда
проходит высоко. Гон опасен во время зимней бури, особенно – путникам на
перекрестке дорог. Но дети могут проснуться. Гон несет с собой ночные кошмары.
Лучше закрыть ставни.
– Дикий Гон, – проговорил Лютик, беспокойно зыркая
наверх, – к войне.
– Глупости и преувеличение.
– Нет! Незадолго до нильфгаардского нападения на
Цинтру…
– Тише! – Ведьмак жестом прервал его, резко выпрямился,
уставившись в темень.
– Что слу…
– Конники.
– Дьявольщина, – прошипел Хофмайер, соскакивая со
скамьи. – Ночью могут быть только скоя’таэли. Опять капусту…
– Один конь, – прервал его ведьмак, поднимая со
скамьи меч. – Один живой конь. Остальные – призраки из Гона… Черт возьми…
Невероятно… Летом?
Лютик тоже вскочил, но убегать постыдился, потому что ни
Геральт, ни Бернье бежать не собирались. Ведьмак выхватил меч из ножен и
бросился в сторону дамбы, низушек, не раздумывая, поспешил за ним, вооружившись
вилами. Опять сверкнуло, на дамбе появился мчащийся галопом конь. А за конем
следовало нечто неопределенное, нечто сотканное из мрака и отсвета, какой-то
клуб, вихрь, мираж. Что-то, вызывающее панический страх, отвращение, ужас,
проникающий до мозга костей.
Ведьмак крикнул, поднимая меч. Наездник заметил его,
пришпорил коня, оглянулся. Ведьмак крикнул еще раз. Громыхнул гром.
Сверкнуло, но теперь это была не молния. Лютик повалился на
колени рядом со скамьей и подлез бы под нее, не будь скамья слишком низкой.
Бернье уронил вилы. Петунья Хофмайер, выбежавшая из дома, крикнула.
Ослепительный блеск материализовался в прозрачную сферу,
внутри которой замаячила фигура, мгновенно обретая контуры и форму. Лютик
распознал ее тут же. Он знал эти черные, рассыпавшиеся локоны и обсидиановую
звезду на бархотке. Тем, чего он не знал и никогда раньше не видел, было лицо.
Лицо Фурии, лицо богини Мести, Гибели и Смерти.
Йеннифэр подняла руки и выкрикнула заклинание, из ее пальцев
с шипением вырвались разбрасывающие искры спирали, разрывая ночное небо и
тысячами звезд отражаясь в поверхности пруда. Спирали копьями врезались в
преследующий одинокого всадника клуб. Клуб вскипел. Лютику показалось, что он
слышит жуткие крики, видит кошмарные силуэты призрачных коней. Это продолжалось
доли секунды, потому что клуб вдруг сжался, собрался в шар и взмыл в небо,
удлиняясь на ходу и подобно комете волоча за собой хвост. Опустилась тьма,
освещаемая только колеблющимся светом фонаря, который держала Петунья Хофмайер.
Наездник осадил коня перед домом, слетел с седла,
покачнулся. Лютик сразу же сообразил, кто это. Никогда раньше он не видел этой
худенькой пепельноволосой девочки, но узнал ее мгновенно.
– Геральт… – прошептала девочка. – Госпожа
Йеннифэр… Простите… Мне надо было. Ты же знаешь…
– Цири, – сказал ведьмак. Йеннифэр сделала шаг к
девочке, но тут же остановилась. Молчала.
«К кому она подойдет?» – подумал Лютик. Однако никто из них,
ни ведьмак, ни чародейка, не сделал ни шага, ни жеста. «К кому она подойдет
прежде? К нему? Или к ней?»
Цири не подошла ни к нему, ни к ней. Не в состоянии выбрать,
она просто-напросто упала в обморок.
