Однако кампания следующего года не была благоприятна для
русского оружия, и причиной сего стал именно наш черноглазый кавалер, который мог
быть хорошим исполнителем чужих приказов, однако принимать самостоятельные
боевые решения оказался не способен.
Его подчиненные не могли понять его приказов, не видели
смысла в его действиях. Литта был уволен от русской службы “впредь до
востребования”, что означало дипломатичное “навсегда”.
Прекратив боевую деятельность, он обратился к занятиям более
мирным: сделался ходатаем по делам своего ордена, который изо всех сил желал
найти покровительство в России, чтобы возместить свои потери в других странах.
Папским нунцием в Петербурге в то время был брат Литты,
Лоренцо, а то, что наследник русского престола самозабвенно увлечен игрой в
рыцарей, открывало перед госпитальерами перспективы поистине баснословные.
В этом братстве, как и во многих других тайных обществах,
огромное значение придавалось внешним обрядам, и детская душа Павла тянулась к
их эффектности и внешнему блеску так же сильно, как тянулась она к парадам,
артикулам и воинской муштре.
Поэтому в тот жаркий июньский день, когда Екатерина радостно
убедилась, что нелюбимый сын снова заигрался в свои гатчинские игрушки, он был
занят отнюдь не ими.
В Гатчине чествовали святого Иоанна Крестителя — покровителя
Мальтийского ордена — и принимали в ряды госпитальеров капитан — поручика
русской армии Петра Талызина.
Апрель 1801 года.
— Дядюшка, говорите? — повторил Бесиков с таким ехидным
поджатием губ, что Алексею мгновенно сделалось ясно: ни единому его слову
смуглявый дознаватель не верит, поэтому нечего и пытаться что-то говорить.
Однако бедняга все еще не оставил надежды развеять витавшее
над ним ужасно подозрение:
— Дядюшка! Троюродный! Пётр Александрович был кузеном
тетушки Марьи Пантелеевны Талызиной, а также матушки моей, покойной Анны
Пантелеевны Улановой, в девичестве Талызиной тож.
—Давно ли вы виделись с генералом?
— Никогда! — истово замотал головой Алексей. — Не имел чести
такой.
Письмо его, о запрошлый год пришедшее, в коем он приглашал
меня в Санкт — Петербург, обещал оказать при надобности протекцию и даже
представить ко двору, — это письмо, да, я читал.
— В позапрошлом году звал в гости? А что ж вы столь долго
собирались принять приглашение?
— Тетушка не пускала. В ту пору мне едва семнадцать
сравнялось, вот она и говорила, не дорос, мол, я еще до столичного житья.
Тут-де, в столице, вертеп разврата на каждом углу, всяк норовит ближнего своего
облапошить да под монастырь подвести, ну так я первым среди них и буду, —
признался Алексей с тем простодушием, которое всегда было его первейшим
качеством.
— Тетушка ваша, вижу, мудрая дама, — хмыкнул развалившийся
на стуле Варламов, поднося ко рту трубочку.
Могучий Дзюганов тотчас подал ему огоньку и Алексей быстро
уставился на Бесикова. Не, потому что тот казался ему столь уж симпатичным,
скорее наоборот! Он предпочитал смотреть на Бесикова, поскольку багровая рожа
Дзюганова с ее непропорционально большим лбом, крохотными, глубоко упрятанными
глазками и бородавкою на щеке внушала истинный страх.
— Да уж, — кивнул Бесиков приятелю и вновь вонзил в Алексея
свои буравчатые глазки.
— Отчего ж нынче намерения многоуважаемой Марьи Пантелеевны
столь разительно переменились, что она решилась —таки отпустить вас в здешние
вертепы?
— Так ведь я наследство получил — сообщил Алексей со всей
возможной искренностью
— Наследство? Какое же это наследство?
— После батюшкиной кончины я сделался обладателем Васильков
с прилегающими землями, а также трехсот душ народу.
— Не бог весть что, но у иных и этого не имеется, —
одобрительно кивнул Варламов, но Бесиков нахмурился:
— Не постигаю связи…
— Ну как же? — заторопился объяснить Алексей.
— Покуда был живой батюшка, всем у нас в доме и в деревне
заправляла тетушка. Батюшка был человек тихий, болезненный, ну, тетушке и
пришлось волей-неволей взвалить на себя все хлопоты.
Она меня и дорастила, образование мне дала, потому что сама
некоторое время вместе с моей матушкой обучалась у лучших учителей
нижегородских, и языки до сих пор знает изрядно, и на музыках играет, на
клавикордах и мандолине.
Дедушка мой, покуда состояние не спустил, был богач, на
дочерей ничего не жалел. Они когда-то первыми невестами в Нижнем слыли.
Потом-то, когда дедушка проигрался в дым-прах, еле смог пристроить маменьку за
Васильковского помещика Уланова, вдовца, бывшего ее на двадцать годков старше.
Ну, а Марье Пантелеевне так и не сыскалось партии: не идти
же, в самом деле, столбовой дворянке за купчика какого-нибудь! Матушка померла,
рожая меня, так что тетушке пришлось…
— …волей-неволей взвалить на себя все хлопоты, — докончил за
него фразу Бесиков со своей злоехидной усмешкою;
— Экая жалостная история! — покачал головою Варламов. — А
подай-ка ты мне, брат Дзюганов, еще огоньку, что-то гаснет трубочка, не быть ли
дождю?
— Извольте продолжать! — нетерпеливо махнул рукою Бесиков, и
Алексей зачастил, словно отвечал урок:
— Марья Пантелеевна мне родная тетушка и вырастила меня,
однако же не сказать, чтобы я всем доволен был, как хозяйство поставлено и дом
ведется.
Вот и известил ее, когда батюшка отдал богу душу: отныне
сам-де буду во все дела вникать, как положено законному владельцу имения.
В полевые работы, в разведение скота, в уплату податей. А на
ней останется дом и все огородные дела. Ах так, ответствовала тетушка, ну, в
таком разе прощай, племянник Алешенька, завтра же я отъеду от тебя прочь.
Давно мечтала упокоить старость свою в монастыре, вот и
поеду в Дивеево, там, сказывают, объявился святой старец Серафим, при нем
община сестер, у них и стану искать себе пристанища.
— Ты что, говорю, тетушка, никак с печки упали, какой старец
Серафим? А я как же? А огород? А всякие хлопоты?
— Либо полон дом, либо корень вон! — воскликнула тетушка.
— Либо я останусь полновластною хозяйкою в Васильках, что в
доме, что в деревне, либо…
