Он еще взорвет весь город к чертовой матери. Сука.
Отозвали посоветоваться Ангел-Раю, которая при миллионере находилась неотлучно, как сестра милосердия, а точнее сказать – как акушерка, принимающая роды. Тяжело шли роды. Миллионер полулежал в кресле и шумно отдувался. Уже и схватки кончились, а деньги все не показывались. Ангел-Рая опасалась даже – не придется ли щипцами тащить. Или, не приведи Бог, кесарить.
Когда Рабинович с Доктором отозвали ее и спросили – не отключить ли козла-пиротехника, она сказала кротко:
– Еще не время. Отключите Таньку. Уведите ее, уложите в постель, расскажите сказку. И заприте… Я не могу так работать, он все время на нее смотрит и отвлекается. – Потом лицо ее озарила нежнейшая улыбка, и она сказала: – А здорово рвануло, правда, мальчики?
Но Танька покинуть общество не захотела, уперлась, как упирается в зоопарке ребенок, не желающий уходить от клетки со львом. Она, как Буратино, единственная пришла в восторг от «чудненького салюта» и просила еще и еще. Пиротехник Тихон уже положил ей руку на плечо, норовя ощупать – что там еще имеется пониже.
Но тут и миллионер тяжело поднялся из кресла и, слишком уверенно ступая, подошел к Таньке. Оба близнеца – мрачный миллионер и веселенький пиротехник – с двух сторон горячо принялись убеждать в чем-то Таньку Голую, которая хохотала и просила «еще салютику!». Оба уже придерживали ее за задницу один за правую, другой за левую половинки. Она – святая душа! ребенок! – этого просто не замечала.
– Будем бить! – решил Рабинович, наблюдая издали эту картину. – X… с ними, с миллионами!
– Ну погоди, – останавливал его Доктор. – Ну помацают эту дуру за задницу. От нее не убудет. А гостеприимство?
– А воспитание? – горько спросил Рабинович. – Вот я знал, знал, что хорошего не жди. Судный День, старик! Это тебе не День Благодарения…
Опять со свистом взвилось в воздух мохнатое, дьявольски вертящееся, распускающее павлиний огненный хвост, рухнуло в овраг, громыхнуло сине-зеленым. По террасе стлался кипящий туман, как на концертах Аллы Пугачевой.
Пиротехник хохотал и время от времени делал сальто-мортале, всякий раз останавливаясь у края террасы. Танька Голая верещала от восторга. Сквозь клубы театрально-циркового тумана Рабинович различил, как миллионер что-то надел Таньке на пальчик – может, бриллиант. Вот мерзавец!
К весьма озабоченным Доктору и Рабиновичу пробралась писательница N. Она раскраснелась от выпитого, странный блеск азартного удовольствия в глазах очень украшал ее, обычно мрачное, лицо.
– Сейчас полиция приедет, – сказала она. – Мы хоть и на отшибе, но весь город перебудили.
Доктор посмотрел на нее и подумал с тоской: «Все опишет, стерва!» – а вслух бодро сказал:
– Ну, что ж, полиция, мигалка – синий свет. Старые евреи могут греть с балконов свой геморрой…
Сева между тем ввинтился в самую настоящую депрессию. Он ходил от одного к другому и жаловался на совершенно невозможную жизнь, на невозможность продолжать эту собачью жизнь.
– На хрена мне танкер, мать еття? – допытывался он. – Все равно все сдохнем!
С ним все соглашались.
Вообще-то многим из присутствующих перестала нравиться ситуация на террасе. Кое-кто из гостей покинул общество, не желая давать показания полиции. А в том, что аборигены, уж конечно, полицию вызвали, никто не сомневался.
Шел первый час ночи. Неуемный близнец-пиротехник одну за другой подбрасывал высоко в воздух какие-то, похожие на ручную гранату, предметы, они рассыпались в небе сине-красными брызгами, чем-то напоминая цветы на полотнах пуантилистов, а потом черной бомбой валились в овраг, где страшно рвались. Клубы дыма поднимались со дна оврага, причудливо свиваясь в неприличные фигуры. Когда над головой художника, мужа писательницы N., проплыли фигуры двух собак в недвусмысленных позах, он отметил, что искусство пиротехники со времен его детства достигло значительных успехов.
В пьяной эйфории пиротехник Тиша выкрикивал Таньке в лицо ошметки каких-то цирковых реприз, тянул ее к себе и объяснял, как им будет хорошо, если она «составит компанию». Близнец-миллионер хватал ее за руки, мрачно что-то бормоча, очевидно тоже про компанию. Несколько раз он лягнул ногой брата-пиротехника.
– Сейчас подерутся, – сказал Фима, – смотри, а ведь близнецы обычно дружат.
Какое там дружат! Они уже набычились оба, и каждый тащил Таньку к себе.
Следовало что-то предпринять. Женщины уже сбежали с террасы. И только Ангел-Рая повела себя странно. Она отошла к дальнему краю террасы, повернулась к обществу спиной, лицом же обратилась к Иерусалиму и застыла, замерла. Сзади можно было принять ее за отрешенно молящуюся. Всем видом она показывала, что не желает иметь ко всей этой мерзости никакого отношения.
Загремел битой посудой опрокинутый пиротехником пластиковый стол.
– Все! – отрезал Рабинович, отодвигая стул с дороги. – В моем доме! Я их миллионы воткну им сейчас…
Но ничего уже не надо было никуда втыкать – близнецы ринулись мутузить друг друга, как голубчики. Причем сразу выяснилось, что один сейчас убьет другого, так как дерется не в пример лучше брата. Пиротехник дрался – как на скрипке играл: виртуозно и вдохновенно. Миллионер в основном пинал его ногами, но уже два раза упал, и ясно было, что в третий раз не поднимется.
Летали стулья, два вообще улетели в овраг, близнец-пиротехник подтаскивал за шиворот близнеца-миллионера к низкому бортику террасы и спрашивал: «Хошь туда? Хошь туда, пидор?»
– Да, – уважительно проговорил Фима, – из близнецов всегда один крепче другого. Интересные ребята.
И тут заверещала трубка радиотелефона, лежащая на подоконнике распахнутого окна. Сашка подскочил к окну и схватил трубку. Полиция, мелькнуло у него.
– Сашенька! – раздался в трубке спокойный и нежный голос Ангел-Раи, который невозможно было спутать ни с каким иным. – Вот теперь пора. Развезите их в разные стороны, мась!
И Рабинович вместо того, чтобы заорать дурным голосом – а он, не отрывая от уха трубки, безумным взглядом уперся в спину Ангел-Раи, молчаливо стоящей на краю обрыва, – вместо того, чтобы сойти с ума, спросил тупо:
– А – как же?..
– Он дал пятьдесят тысяч.
– Как?!! Когда?!!
– Ну… потом, мась, потом. Сейчас оборви это безобразие, прошу тебя. Сил нет.
Сашка с Доктором, Фимой и депрессивным Севой с трудом оторвали пиротехника Тихона от полумертвого Мироши, погрузили в Севин «понтиак», и тот помчал пиротехника куда-то отсыпаться. Сопровождать до гостиницы миллионера Мирошу, избитого и тяжелого, как куль цемента, который Сашка купил для ремонта террасы, отмыть его и уложить в постель вызвался добряк Фима.
– Не задерживайся, Васенька! – неслось ему вслед.
Минут через пятнадцать на террасе остались только Рабинович с верным Доктором, никогда не бросающим друга в беде.
