Поразмыслив, Зяма остановилась на первом варианте.
Затем приступила к самому тексту. Начинался он оригинально: «Хрен редьки не слаще! – писал политический обозреватель Себастьян Закс. – Вот и французов шарахнуло мусульманским террором. Может, хоть эта бомба разрушит их застарелый антисемитизм? Что касается израильских левых, во главе с нашим антисемитским правительством, то они даже и не мигнули. И неудивительно: не секрет, что Голда Меир была духовной матерью нашего премьера.
Все давно убедились, что базарные выражения – его вторая натура. Что ж, старая история – кресло погубило человека. Выходит, вся рота против премьер-министра? А может, это не рота, а он шагает не той ногой?!!»
Словом, рабочий день начался.
Зяма подумала, вздохнула и стала набирать: «Последние трагические события в центре французской столицы послужили причиной того, что многие страницы израильских газет не только посвящены анализу сложившейся в последние месяцы ситуации с…»
Она вздрогнула и обернулась.
За ее спиной стояла маленькая немолодая женщина с нездоровым бегающим взглядом и молча жестикулировала обеими ручками, при этом зажав под мышкой то ли тетрадь, то ли брошюрку.
– Здравствуйте! – резко сказала Зяма, сама смутившись своего внезапного испуга. Впрочем, маленькая робкая женщина ничем не напоминала кипрского моряка. Она заискивающе улыбалась, показывала что-то руками, и сначала Зяма даже подумала, что перед ней глухонемая. Но та вдруг сказала робко, по-русски:
– …вот тут только заклеить маленько, – и вынула из-под мышки брошюрку.
– А, – Зяма успокоилась, – вот, пожалуйста, клей…
Она вернулась к экрану компьютера и продолжала набирать. Маленькая беспокойная женщина не уходила.
– Вам еще что-то нужно? – вежливо спросила Зяма. С минуты на минуту мог вернуться грубиян Витя и, по своему обыкновению, обидеть незваную гостью.
– Вот тут вот… – залопотала посетительница, протягивая Зяме брошюрку, – все написано… Прочтите, и вы изумитесь…
– Боюсь, сейчас я никак не смогу уделить внимания вашей рукописи, – мягко проговорила Зяма, доставая кошелек из сумки.
Она всегда покорялась необходимости подать милостыню. Окинув женщину беглым взглядом, Зяма оценила ее уход не меньше чем в пять шекелей.
– Но небольшой гонорар за нее вы можете получить уже сейчас.
– Нет, нет! – вскричала женщина, чуть ли не отталкивая Зямину руку. – Что вы, какие деньги! Вы должны прочесть и рассказывать всем. Здесь написано о моем сыне. – Она сделала испуганное лицо и шепотом сказала:
– Он разгадал секрет пепла красной коровы! – и, откинувшись назад, раздельно проговорила: – Вы понимаете – чем это пахнет?
Увы, Зяма понимала. Это пахло очередным Машиахом. Смысл обряда очищения пеплом красной коровы был утерян со времен разрушения Храма. Мудрецы предсказывали, что толкование обряда вернет Машиах.
Зяма вздохнула. Выпроводить эту несчастную нужно было как можно скорее, до прихода Вити.
– Ну что ж, – сказала она, – остается только от души вас поздравить.
– И вас! – воскликнула маленькая женщина. – Я поздравляю весь народ Израиля!
Наверху что-то грохнуло, и еще раз, словно кем-то били об пол, что было весьма похоже на правду, если принять во внимание темперамент пьяных кипрских моряков. Тихо заструилась с потолка известка.
– Кто это?! – испуганно спросила мать Машиаха.
– «Белые ноги», – сказала Зяма, – престижный салон. Не обращайте внимания.
– Содом и Гоморра! – воскликнула мать Машиаха. – Мой сын ликвидирует весь этот разврат!
– Да, пожалуйста! – оживилась Зяма, слегка приобняв женщину и мягко устремляя ее движения в сторону двери. – Уж попросите его.
И так они дружно подгребли к двери, и – еще мгновение – волной Зяминого теплого участия бедную женщину вынесло бы к лифту, но тут дверь распахнулась и влетел Витя, успевший – это было заметно с первого взгляда – получить квитанцию на уплату штрафа.
– В чем дело?! – заорал он, споткнувшись о мать Машиаха. – Почему в редакции посторонние?
– Витя, Витя! – предостерегающе окликнула Зяма, яростно ему подмигивая. – У нас радость. Разгадан секрет пепла красной коровы.
Но Витя (очевидно, размер штрафа превзошел все его опасения) как с цепи сорвался. Он завопил, что сейчас превратит в пепел первую подвернувшуюся корову, если помещение в секунду не будет очищено. Мать Машиаха, не вняв опасности, принялась выяснять – почему в газете «Полдень» не публикуют, как в приличных газетах, время зажигания субботних свечей. Багровый потный Витя заорал, что в их редакции свечи не зажигают, а вставляют, и сейчас он покажет красной корове – как это делается.
С ужасным скандалом мать Машиаха наконец покинула офис. Витя с остервенением запер дверь, каждый поворот ключа сопровождая непечатным – а впрочем, давно уже печатным – словом.
– Итак? – спросила Зяма.
– Сто двадцать! – сказал он, отдуваясь и размахивая бесполезным уже посланием к «дорогому контролеру». – Вонючий мизрах! Я опоздал буквально на минуту.
– Почему ж ты с ним не поговорил?
– Я его не видел! Он успел смыться, вонючий мизрах!
– Откуда же ты знаешь, что он – мизрах?
– А кто ж еще?! – гаркнул Витя.
Спорить с ним было бесполезно. Он и сам любил повторять, что ненависть – экзистенциальное чувство.
Не успели приняться за шедевр Кугеля, как позвонил Рон Кац и попросил включить модем – сейчас он пришлет гениальный файл под названием «Кардинал Арончик»…
Пришел файл. Вывели текст на экран и с первого абзаца – почти одновременно – страдальчески взвыли: Халил Фахрутдинов вставлял кардиналу Франции Жану-Мари Люстижье огромную еврейскую клизму по национальному вопросу.
При этом в тексте мелькали перлы, вроде «его обрезанное преосвященство не изволили покрыть голову в знак траура по умерщвленным сородичам…» или «напрашивается вопрос: читал ли новоиспеченный пархатый кардинал кадиш по своей замученной в Освенциме матери?!»…
– Мы уволены, – сказал Витя.
– Ну, погоди… Уберем грубости и зряшные нападки, изменим название…
– Ты же знаешь, как он вопит, когда мы, не спросясь, меняем его идиотские названия… «Кардинал Арончик»!
– А между прочим, неплохо… – задумчиво проговорила Зяма. – Давай-ка оставим.
– Ты с ума сошла? А следующий опус он озаглавит «Папуля Римский»?
– Оставим, оставим…
– Под твою ответственность!
Часа полтора они возились с кардиналом Франции, пытаясь совершенно скандальным обвинениям Рона придать более благообразный, сдержанно-осудительный тон, а прямые оскорбления заменить на некие сурово-горькие намеки. В некоторых местах Витя сардонически хохотал и восклицал: «О, воображаю!» – а Зяма бормотала примирительно: «Ничего, ничего, оставь… Этот оборот вполне легитимен…»
