– Да нет, спасибо, – буркнул порядочный Рабинович. Не то чтоб он был против медитации, но просто привык медитировать в лоне семьи…
– Ты бы оделась, – добавил он, отворачиваясь. – Все-таки, прохладно.
– Да ну! – отозвалась Танька Голая. – Я люблю, когда тело дышит…
20
Витя сидел за компьютером и медленно, старательно набирал что-то ивритскими буквами.
– Что ты делаешь? – удивилась она, заглянув в экран.
«Дорогой контролер! – было набрано на голубом поле. – Я нахожусь там-то и там-то».
– Машину неудачно поставил, – объяснил Витя, – а в таких случаях обязательно появляется вонючий мизрах с квитанцией… Вот, хочу превентивно дать ему сапогом по яйцам… Ты не знаешь – «нимце» пишется через «алеф» или через «аин»?
У Зямы началась истерика.
Вид закоренелого хама и богохульника Вити, сидящего под табличкой с текстом дорожной молитвы и набирающего на ненавистном ему языке не свойственное его лексикону слово «дорогой» – по отношению к презираемому им представителю муниципалитета, привел ее в состояние неуемного веселья.
– «Дорогой… контролер!», – повторяла она, хохоча и утирая слезы, – «дорогой контролер!»…
– Зяма, ты спятила? – приветливо спросил Витя. А она все повторяла «дорогой контролер!» и заходилась в всхлипывающих стонах.
Просто она вспомнила, как в Союзе подралась в троллейбусе с двумя пожилыми женщинами, общественными контролерами.
Обе тетки – как это часто делалось – вошли с разных площадок, прикидываясь пассажирами. Да хоть бы и не прикидывались! – Зяма принципиально не взяла билета. Она опаздывала на защиту диссертации (своей, между прочим), а водитель, не предупредив, через остановку заехал на «круг» и объявил, что дальше не поедет.
И тут эти две мымры. А Зяма без билета, который не успела взять, а теперь уже и не собиралась – принципиально. Она ехала от парикмахера, на ней надет был новый плащ, серый английский костюм, белая кружевная блузка, а на ногах – новые серые сапожки шведского происхождения.
Тетка, потребовав билетик и услышав, что его нет и не будет, обманувшись, как многие, Зяминой интеллигентной внешностью, обманчивой подростковой хрупкостью и этой беззащитной шеей, так доверчиво вырастающей из кружевной пенки воротничка, крикнула радостно:
– Кать! А ну-к, идем сюда! Коля, Коль, закрой двери, а!
И водитель Коля закрыл двери троллейбуса, из которого уже успели струйкой вытечь пассажиры. Лишь на задней площадке, зажатая с двух сторон двумя пожилыми, но крепенькими тетками, Зяма пыталась объяснить, что в транспорте платят за то, чтоб он вез по определенному маршруту, нужному пассажирам, а ежели он не везет… что-то о моральном ущербе, о самоуправстве…
Тетка же, цепкая, как стрекоза, вцепилась ей в руку, повисла на ней – плати штраф.
– Какой штраф?! – крикнула Зяма. – За что?! Он же людей не везет, куда ему положено!
– А это плевать – куда тебе положено! – с восторгом отвечала одна из теток. – Тебе в милицию положено!
И вдруг навалилась на нее всем телом и крикнула в радостном возбуждении:
– Кать, вон у нее кошелек в кармане, ну-к!
И вторая, мелким беличьим движением сунула лапку в широкий накладной карман Зяминого плаща, вытянула кошелек и, проворно раскрыв его, достала десятку. После чего швырнула кошелек на пол, в нанесенную обувью пассажиров бурую, осенне-дождевую жижу.
И тут с Зямой произошло то, что обычно предшествовало всем ее транспортно-уличным дракам, что она, по-видимому, унаследовала от деда Зиновия Соломоновича, головореза и драчуна: кровь бросилась ей в голову. Выражалось это в некоторой размытости предметов и лиц и ощущении сдавленности пространства, которое хотелось с силой раздвинуть. К тому же общественницы не могли знать, что у профессиональных пианистов, по многу часов в день извлекающих из клавиатуры аккорды разной силы звучания (а для пассажа на «fortissimo» нужна-таки изрядная сила мышц, как плечевых, так и спинных, да и прочих), конституция весьма приспособлена к мордобою.
– С-сука!! – тяжело дыша, выдавила Зяма, глядя на обеих теток, они у нее сливались в одну. – Ты ж на мне план делаешь!
– А что ж, – почти приветливо отозвалась та, выписывая квитанцию, – и план делать надо… На таких бессовестных, как ты…
Договорить ей не удалось: квитанцией Зяма залепила ей зубы и, для разминки, взяла на тетке «аккорд от плеча», обеими руками.
Та отлетела к окну и ударилась затылком о стекло. Вторая – белочка вороватая – дожидаться подобного не стала и заверещала «Коля-коля-коля-а-а!». А Зяма – пока Коля бежал на подмогу – прошлась по ней сдвоенным пассажем, сверху вниз и снизу вверх, не забывая на педали нажимать, как левую, так и правую.
Но этот ее сольный концерт довольно быстро был прерван Колей, который, предварительно открыв двери задней площадки, действуя слаженно с Катей, хотя и изумленно матерясь, вытолкал Зяму наружу, в кремовый пломбирный снежок остановки.
– Ста-ры-е п-пля-а-ди! – крикнула Зяма, поднимаясь и отряхивая диссертационный костюм. – П-пля-адю-ги ссучьи!
Что было несправедливо: тетки выглядели вполне целомудренно.
– А ты – молодая блядь! – довольно бодро крикнули из троллейбуса. Что тоже было неправдой, неполной правдой, во всяком случае.
Они уже успели почувствовать себя победителями. Катя подобрала с полу грязный кошелек, размахнулась и выбросила его далеко из дверей.
Зяма снова ринулась в троллейбус, но не тут-то было. Коля, уже сидящий в кабине, нажал на кнопочку, двери закрылись, и троллейбус плавно и ходко повалил прочь. В окне задней площадки белочка Катя торжествующе показывала отплывающей в грязно-пломбирной луже Зяме кулачок с зажатой в нем десяткой…
– Ну вот… – удовлетворенно проговорил Витя, вытаскивая из принтера листок с нежным посланием к случайному контролеру. – Пусть-ка этот мизрах вонючий попробует мне вставить штраф…
Я сбегаю к машине, а ты пока начинай строгать Кугеля. Он приволок сегодня что-то несусветное.
Помахивая листком, Витя выскочил было за дверь, но вернулся.
– Слушай, – сказал он озабоченно, – в «Белых ногах» вторые сутки колобродят моряки с Кипра. Может, запрешься?
– А что, ты думаешь – меня ненароком могут за свою принять?
– Ну, смотри…
Статья Кугеля называлась «Все больше, не сглазить бы!..».
Зяма решила сначала пройтись по тексту, а потом уже менять название. Речь, как выяснялось, шла о нарастающей в последние месяцы волне арабского террора, о гибельной для народа политике нынешнего правительства, о предстоящих выборах…
Сегодняшний шедевр Себастьяна Закса, следовательно, можно было озаглавить «Разные ипостаси террора» или «Эра ожидания ужаса»…
