Иностранец смешался с толпой и стал внимательнее приглядываться к зрелищу, что происходило на его глазах.
Этих людей он встречал и раньше. Он видел их (например) в театре и наблюдал за их манерами и нравами не без любопытства и удивления. Когда занавес опускался, выяснялось, что действо, на которое они пришли посмотреть, их совсем не интересует, во всяком случае, в антракте они не проявляли большого желания обсуждать друг с другом увиденное. Когда занавес был поднят и если пьеса пыталась хоть как-то разбередить в их душах струны чувств возвышенных и благородных, они принимали ее как нечто занудное либо фыркали, считая ее чистым абсурдом. Пришедшие в театр соотечественники Шекспира, по крайней мере, представители соотечественников, дружно почитали за драматургом всего две обязанности — драматург обязан их смешить, а также закруглиться как можно скорее. Два важнейших достоинства владельца театра в Англии (если судить по редким аплодисментам, до каковых все же иногда снисходила просвещенная публика) сводились к следующему; истратить побольше денег на декорации и нанять побольше бесстыдных дамочек, которые с удовольствием выставляют напоказ свой бюст и ножки. Не только в театрах, но и на прочих сборищах, в других местах наш иностранец заметил все ту же флегматичную вялость, когда от англичан требовалось хоть как-то пошевелить своими аристократическими мозгами, и все то же глупое презрение, когда кто-то пытался разжалобить аристократические сердца англичан. Нас будоражат шутки и скандальные истории, все остальное — упаси господи! Мы уважаем только титулы и деньги, все остальное — упаси господи! Таковы были чаяния этих островитян и островитянок, выраженные в других обстоятельствах, обнаружившие себя в другой обстановке. Здесь же все было иначе. Здесь царили сильные чувства, неподдельный интерес, истинный энтузиазм, во всех остальных случаях невидимые. Рафинированные джентльмены, которым усталость мешала размежить уста, когда к ним обращалась муза, здесь кричали до хрипоты и отчаянно колотили в ладоши. Утонченные дамы, которые зевали (прикрыв рты веерами) при одной мысли о том, что от них потребуется думать или чувствовать, здесь махали платками, охваченные подлинным восторгом, а лица их пылали от возбуждения, пылали сквозь обильный слой пудры и краски. И чем все это было вызвано? А вот чем: беготней и прыжками, метанием молотов и ядер.
Глядя на это, иностранец как гражданин цивилизованной страны попытался осмыслить происходящее. В это время наступила пауза.
Какие-то барьеры, отражавшие удовлетворительный уровень цивилизации среди высших классов (в прыжках), были убраны Привилегированные лица, которым надлежало выполнять определенные обязанности внутри огороженной площадки, внимательно огляделись по сторонам и исчезли друг за другом. Громадная толпа затихла в ожидании. Видно, должно было произойти что-то необыкновенно интересное и важное. Внезапно тишина была нарушена — по ту сторону стадиона, с дороги, раздался взрыв приветственных возгласов. Зрители возбужденно переглянулись: «Один прибыл». Снова установилась тишина — и была прервана вторично новым взрывом аплодисментов. Зрители с облегчением закивали друг другу: «Вот и второй». И еще раз человеческое море затихло; все взгляды устремились в одну точку стадиона, где располагался небольшой деревянный павильон, шторки на открытых окнах были опущены, дверь закрыта.
Людская громада затаилась в немом ожидании, и это произвело на иностранца сильнейшее впечатление. Он почувствовал, что и в его душе против воли поднимается волнение. Кажется, он вот-вот поймет англичан.
Судя по всему, готовилась исключительно важная церемония. К собранию обратится с речью выдающийся оратор. Будет праздноваться какая-то славная годовщина? Или предстоит религиозная служба? Он оглянулся — у кого бы все-таки узнать? В эту минуту сквозь толпу мимо него медленно пробирались два джентльмена, которые выгодно отличались — в смысле утонченности манер — от большинства зрителей. Он почтительно спросил, свидетелем какого национального празднества ему предстоит стать? Джентльмены сообщили в ответ, что двое молодых людей отменного здоровья пробегут по огороженной площадке заданное число кругов с целью доказать окружающим, кто из них бегает быстрее.
Иностранец закатил глаза, воздел руки к небу. О, господи, неисповедимы пути твои! Бесконечно разнообразен созданный тобой мир, но кто бы мог подумать, что и таким существам ты отведешь место на земле! После этого обращения к высшему судие наш иностранец повернулся к беговому кругу спиной и покинул место действия.
По дороге со стадиона у него возникла надобность в носовом платке, и тут выяснилось, что он исчез. Тогда иностранец схватился за кошелек. Но не было и кошелька. Когда он вернулся в свою страну, ему было задано много умных вопросов о том, что же есть Англия. Он мог дать лишь один ответ: «Вся страна осталась для меня тайной. Из всех англичан я понял только английских воров!»
Тем временем два джентльмена, пробиравшиеся сквозь толпу, достигли калитки в заборе, что огораживал упомянутую площадку.
Охранявшему калитку полицейскому они представили письменное распоряжение, и были тотчас пропущены в святая святых. Притиснутые друг к другу зрители оглядывали их со смешанным чувством зависти и любопытства — кто бы это мог быть? Может, их назначили судить предстоящий забег? Или это газетчики? Или уполномоченные полицейские чины? Но все эти догадки не были верны. Джентльменами оказались всего лишь мистер Спидуэлл — врач — и сэр Патрик Ланди.
Они прошли в центр площадки и огляделись по сторонам.
Трава, на которой они стояли, была обрамлена широкой гладкой дорожкой из мелко просеянной золы и песка, а дорожка в свою очередь была окружена забором, за которым сгрудились зрители! Над линией их голов с одной стороны амфитеатром тянулись переполненные ярусы трибун, с другой виднелись длинные ряды экипажей, облепленные любителями зрелищ, словно мухами. Ярко светило вечернее солнце, свет и тень перемежались крупными пятнами, а многообразные оттенки цветовой гаммы плавно сменяли друг друга. Это была великолепная, вдохновляющая картина.
И повсюду — возбужденные, взволнованные лица; сэр Патрик отвернулся от них и обратился к своему другу врачу.
— Есть ли в этой огромной толпе хоть один человек, — спросил он, — с сомнением в душе, которое привело сюда нас?
Мистер Спидуэлл покачал головой.
— Никто из них не знает и не желает знать, чем может кончиться этот забег для его участников.
Сэр Патрик еще раз огляделся.
— Я уже почти жалею, что приехал сюда, — сказал он. — Если этот несчастный…
Врач прервал его.
— Сэр Патрик, — возразил он, — ждать только мрачных последствий вовсе не обязательно. Мое мнение не имеет под собой реальной почвы. Я лишь допускаю, что предположение мое верно, в то же время я иду на ощупь в темноте. Возможно, меня ввели в заблуждение чисто внешние симптомы. Не исключено, что организм мистера Деламейна содержит в себе такие запасы жизненной силы, о каких я и не подозреваю. Я здесь, чтобы обогатить свой опыт, а вовсе не с целью увидеть, как сбудется мое предсказание. Я знаю, что здоровье его подорвано, и не сомневаюсь, что участие в этом забеге пойдет ему только во вред. И все же… поживем — увидим. Возможно, результат забега докажет мою неправоту.
