– Сегодня Григорьев совещание собрал, – со вздохом
сказал он. – И меня приглашением удостоили. С моей особы и начали.
Григорьев озадачился вопросом: «Это что же творится?» – и так разошелся, что
только держись. «Дело чести для нас обелить честное имя нашего товарища. Все
силы бросим и все такое… Тех, кто ртом и жопой хватает, по фамилиям знают и не
трогают, а честным людям работать не дают, подставы устраивают». Я краснел как
девица и мечтал провалиться сквозь землю. Короче, меня в отпуск с путевкой в
санаторий отправили, чтоб, значит, отдыхал и ни о чем не волновался. А уж тут
товарищи во всем разберутся и встретят меня с оркестром.
– Ну, так и хорошо, – неуверенно вякнула я, не
понимая, чем Артем недоволен.
– Чего хорошего, Ольга? – вздохнул он.
– Вешняков, – посуровела я, хотела продолжить, но
он перебил:
– Ладно. Буду к отдыху готовиться.
– Готовься, только устрой мне встречу с Новиковым.
– Он сказал, что завсегда рад тебя видеть.
Далее события развивались стремительно, причем по самому
фантастическому сценарию. Прежде всего обнаружился тот самый тип, заявивший,
что Артем занимается распространением наркотиков, отсиживался он в деревне у
тетки, где его без труда и обнаружили. С затаенной радостью он сразу же сообщил,
что настучать его принудили неизвестные злодеи, которые подло ему угрожали,
обещая погубить всю его семью. Сам парень был мелким наркодилером, семьи у
него, кстати, не было, но вдаваться в детали никто не собирался. Потом стало
еще веселее. Некий удалец, взятый накануне с небольшой партией героина, поведал
заинтересованным слушателям о том, как мента подставили, и о своем собственном
участии в этом деле. Припадок совестливости объяснил надеждой на послабление в
наказании. Кто словчил и конверт в ящик стола сунул, со стопроцентной
уверенностью не скажет, но ходит слух, что Ванька-опер, тоже мелкий дилер,
прозванный так потому, что когда-то носил погоны сержанта, но врал, что работал
в убойном отделе. Тут выяснилось, что Ванька уже второй день в морге, куда
угодил, возвращаясь домой мертвецки пьяным на машине и влетев в фонарный столб.
К Туманову с вопросами никто не приставал, что неудивительно: он просто
выполнял свой долг, как ему и положено. Вешняков, пересказывая все это, скрипел
зубами. Мы с Лялиным хохотали в голос, а наш друг мрачнел все больше.
– Чего вы ржете? – разозлился он. – Это ж
форменный цирк.
– Точно. Оттого и ржем.
– Тут плакать надо, – упрямился Артем. – Не
зря говорят: закон что дышло, куда повернул…
– Да не заводись ты, – попросила я. –
Отбились, и слава богу.
– Вот именно, отбились. Не будь вас…
– Я вообще ничего полезного не сделал, – ввернул
Лялин.
– Да вы что, не понимаете, это что же получается…
– Нет правды на свете, – кивнул Лялин, не
удержался и хохотнул.
– Конечно, нет. А все из-за того, что люди, которые
обязаны…
– Все, – вздохнула я. – Завелся, теперь до
утра ораторствовать будет. Вешняков, тебе сколько лет?
– Много. Но порядка все равно хочется.
– Это вряд ли, – усмехнулся Лялин.
– А оптимистичных прогнозов у тебя нет? – вздохнул
Вешняков.
– Оптимистичных взять неоткуда.
Отправив Вешнякова в санаторий и вздохнув с некоторым
облегчением, я вспомнила о Корзухине, точнее, я о нем и не забывала, а теперь
решила: самое время нам поговорить. Дед сказал «интеллигентно», оттого я
позвонила Владимиру Сергеевичу и максимально вежливо попросила о встрече, на
что и получила согласие.
Принял он меня в своем кабинете, где я появилась в точно
назначенное время. Корзухин сидел за столом, разговаривал по телефону. Увидев
меня, разговор быстро закончил, кивнул и предложил присесть. Я отметила, что
седины в его волосах прибавилось, лицо осунулось, взгляд устремлен в никуда, в
общем, было ясно: человек чувствует себя, мягко говоря, неважно, что
неудивительно, учитывая недавние события.
– Чем обязан? – спросил он без враждебности, но и
гостеприимства демонстрировать не стал. Я на него и не рассчитывала.
– Я уже объяснила по телефону, у меня к вам несколько
вопросов. Помните, мы договаривались, если они возникнут, я к вам обращусь.
– Какие вопросы? – нахмурился он.
– Они касаются вашей дочери Вики.
Он дернул щекой, отвернулся к окну, покрутил авторучку и
отбросил ее в сторону.
– Почему вы с таким упорством лезете в мою личную
жизнь? – произнес он с горечью.
– Хочу докопаться до истины.
– Какой еще истины? О чем вы? Мой ребенок погиб…
– Да, и вы считаете, что в этом есть моя вина. Если
честно, я тоже так считаю. Оттого и хочу понять…
– Какая теперь разница, – отмахнулся он. – Ее
не вернешь…
Я достала из сумки тетрадь Вики и положила перед ним.
– Что это? – спросил он.
– Взгляните. Почерк дочери вам наверняка знаком.
Он смотрел на тетрадь так, точно боялся к ней прикоснуться.
Потом осторожно придвинул к себе, открыл, взглянул на первую страницу, быстро
пролистал тетрадь до конца, отложил в сторону и вздохнул.
– Вы знаете, кому адресуются эти слова? – выдержав
паузу, задала я вопрос.
– Нет.
– И не догадываетесь?
Он не ответил, смотрел прямо перед собой, и в глазах его
была тоска, с которой трудно жить, почти невозможно. Мне стало мучительно жаль
его. Захотелось встать и уйти, но мгновенный порыв порывом и остался.
– Владимир Сергеевич, я разговаривала с
патологоанатомом. Вика, несмотря на юный возраст…
Он ударил кулаком по столу так, что фотографии, стоявшие рядом,
едва не упали. Фотографий было три: на одной Людмила с дочкой, на второй –
Вика, на третьей – Инна с белым пушистым котом на коленях, здесь ей было лет
тринадцать, улыбающееся детское личико с озорным взглядом. На ту девушку, с
которой я говорила совсем недавно, похожа мало. Не чертами, выражением лица. Я
вспомнила, что говорила Инна: те времена для нее были самыми счастливыми.
– Хотя бы после ее смерти… – пробормотал Корзухин,
справившись с гневом. – Не тащите всю эту грязь наружу.
– У нее был друг?
