— Значит, так! Я продаю квартиру в Москве и переезжаю к
тебе. Мы покупаем свой домик и будем жить. Ты пойдешь работать, я буду растить
Никиту и больше никогда не вернусь в Москву.
— Почему?
— Это не имеет значения. Будет так, как я сказала.
— А как же Марьянка?
— Она вполне устроена. Тебе я куплю однокомнатную в
Москве, будем ее сдавать.
— Мама, что случилось с Марьянкой?
— Ничего, она вышла замуж и укатила во Францию.
— Как? А почему я ничего не знаю?
— Вот видишь, она даже не удосужилась ничего тебе
сообщить! Очень в ее духе!
Варе тогда показалось, что в голосе матери прозвучала
ненависть. Однако сколько Варя ни пыталась заводить разговоры о сестре, мать
сразу их пресекала. Но когда она окончательно переселилась в Германию, то как‑то
в разговоре обронила:
— Как я счастлива, что живу здесь, подальше от этой
подлой твари!
— Какой твари? — не поняла дочь.
— Твоя сестрица вернулась в Москву со своим муженьком!
— Мама, скажешь ты мне наконец, что случилось?
— Ничего неожиданного. Яблоко от яблони!
— Что?
— Она такая же гнусь, как ее папаша!
— Мама, но я ничего не понимаю… Ну, Валерий Палыч ушел
от нас, такое бывает… Но Марьяна моя сестра, и я, в конце концов, имею право
знать…
— Нет! Довольно, что я знаю! А тебе ни к чему! И сестра
она тебе только наполовину. Короче, мы эту тему закрыли.
Кстати сказать, и Марьяна не делала попыток связаться с
сестрой. Они никогда не были особенно дружны, но и не враждовали. Поэтому,
когда зашла речь о поездке в Москву, Варя сразу решила, что разыщет сестру, не
говоря матери ни слова. Анна Никитична тоже молчала. Втайне она надеялась, что
Варю в Москву не позовут, и к десятому февраля уже успокоилась, хотя ей было
жалко дочь, она видела, как та мучается. Ничего, время вылечит и эту рану.
После гибели мужа казалось, Варя долго не оправится. Но уже через полгода она
вернулась в косметический салон и за два года прошла путь от кассирши до
администратора. Проданная за огромные деньги московская квартира в престижном
доме позволила купить небольшой, но прелестный дом в маленьком курортном
городке и однокомнатную квартиру в Москве. На всякий случай. Сама Анна
Никитична возвращаться в Москву не собиралась. Слишком болезненными были
воспоминания о последнем периоде жизни там. Все, хватит, с этим покончено!
Однако одиннадцатого февраля поздним вечером раздался
звонок. Варя сняла трубку в полной уверенности, что звонит Эммерих.
— Алло! Варюша! — она сразу узнала Надежду
Михайловну. — Варя, я вас не разбудила?
— Нет‑нет, что вы! — дрожащим голосом
отозвалась она.
— Варя, деточка, сможете приехать к двадцатому?
— Да, да, конечно!
— Простите, что пропустили все сроки, но так все
складывалось, то одного в Москве не было, то другого. Но теперь все улажено.
Продюсеры жаждут с вами познакомиться, Сеня им столько о вас напел! Значит,
завтра же закажите билет. И сразу позвоните мне. Я вас встречу.
— Сколько дней мне понадобится?
— Ну, в принципе, я думаю, самое большее два дня.
— А три дня вы меня потерпите?
— Господи, что за вопрос, Варя! Так я жду вашего
звонка!
— Да‑да, я утром переговорю с хозяйкой и тут же
позвоню! Спасибо вам огромное!
— Пока еще не за что!
— Ну что вы!
— Все, Варенька. Сеня вам кланяется, но он охрип,
кстати, из‑за вас. Так орал на продюсеров! Это надо было видеть и
слышать. При встрече расскажу в лицах, обхохочетесь! Все, целую вас!
И она положила трубку.
— Варь, кто звонил? — с лестницы спросила Анна
Никитична. Вид у нее был заспанный. — Конечно, Эммерих?
— Да, мамочка, Эммерих.
— Попробуй объяснить ему, что в такой час звонить в
дом, где есть ребенок, невежливо.
— Ладно, мамуль!
— И чего он хотел?
— Мама!
— Все, прости, прости, это только твое дело. Не знаешь,
он намерен развестись?
— Мама, я не собираюсь за него замуж!
— Ну и зря! Он хороший человек, и к тому же богатый!
— Мама, тебе чего‑то не хватает?
— Да! Мне не хватает стабильности и хорошей жизни для
моей единственной дочери! — с этими словами Анна Никитична стала
подниматься по лестнице.
Вот даже как, единственная дочь! Не слабо! А ведь если мама
узнает, что я все‑таки еду в Москву, может начаться бог знает что! Как же
быть? Если меня вдруг, паче чаяния, возьмут на роль, мама будет всячески
ставить мне палки в колеса… Придется что‑то придумывать, врать, что
съемки будут проходить где‑то далеко от Москвы… Кстати, и сейчас ей лучше
не знать, что я лечу в Москву. Поговорю завтра с Гудрун, она сама страдала от
деспотичной матери, она поймет! Скажу маме, что еду на три дня в командировку.
А если мама что‑то заподозрит и позвонит ей проверить, Гудрун все
подтвердит… Или лучше попросить Эммериха? Ему, скорее всего, понравится, что
меня хотят снимать в кино… Он сам не лишен авантюрной жилки… Да! Так лучше. Я
уезжаю на три дня с Эммерихом, допустим, в Италию, и, кстати, то же самое я скажу
Гудрун, а то поездка в Москву может ее встревожить, а зачем зря тревожить
работодательницу, хоть мы с ней и подруги! Ведь, скорее всего, ничего не
получится. Получится! Получится, я чувствую, все получится. На этот раз не
может не получиться!
Утром она пораньше вышла из дома. И из машины позвонила
Эммериху.
— С добрым утром, моя радость! — приветствовал он
ее. — Ты хочешь меня увидеть?
— Мне просто необходимо тебя увидеть!
— О, у тебя голос так звенит! Случилось что‑то
хорошее?
— В общем, да, но… чтобы это хорошее случилось, мне
нужна твоя помощь!
— Я готов! Где и когда встретимся?
— Давай в час дня в нашем кафе.
— Хорошо, договорились! Целую тебя. Но скажи, в субботу
наше свидание не отменяется?
— Нет‑нет, но ждать до субботы я не могу!
— Заметано! Целую!
Эммерих очень нравился ей. Их связь длилась уже два года. Он
был успешным дизайнером, хозяином студии, сотрудничал со многими модными
фирмами. Они познакомились на книжной ярмарке в Лейпциге, где оба оказались
совершенно случайно. Роман был приятным, необременительным, никаких планов они
не строили, просто им было хорошо вместе. И обоих такое положение вещей вполне
устраивало.
