— И куда они на сей раз едут?
— На сей раз в Италию.
— Слушай, здорово. Каждый год он куда-нибудь возит
ребенка. Хороший отец. И деньги дает.
— Да. Он приличный человек, ничего не могу сказать.
— Не жалеешь, что разошлась с ним?
— Знаешь, я вообще не люблю жалеть о том, что сделано.
А уж об этом и подавно. Слушай, а давай в субботу пообедаем? Полина утром
уедет.
— А твой?
— Не знаю… Не думаю, что он будет свободен…
— Он у тебя кто?
— Много будешь знать, скоро состаришься.
— О нет, только не это! У тебя мобильный звонит! —
Светка схватила со стола телефон. — Андрей. Это он?
— Отдай!
— Скажи, Андрей — это он?
— Он!
— Ладно, бери, не жалко!
— Алло!
— Привет, это я. Ты на работе?
— Да.
— Я просто хотел сказать, что соскучился.
Все внутри заволокло сладким теплом. Гормон счастья.
— Я тоже.
— У меня сегодня спектакль.
— Ой, я не смогу прийти, дочка послезавтра уезжает,
надо с ней…
— Я понимаю. Буду скучать. Ты звони мне, пожалуйста.
— Нет, лучше ты. Я же не знаю…
— Я тоже буду. Целую тебя, моя маленькая.
Он отключился.
— Ну что ты на меня пялишься? — накинулась я на
Светку.
— Он, да? Ну, Бронька, ты пропала. У тебя такая морда…
— Да, я, кажется, пропала.
— Умираю от любопытства. Слушай, а что тебе надо купить
для Польки? У меня рядом с домом хороший детский магазин. Могу помочь.
— Да нет, когда?
— Утром. Я завтра приду попозже. Отпросилась у
Геннадьевны. У меня там дела по наследству, я записалась к нотариусу на прием.
Зайду и все куплю. А список продиктуешь вечером по телефону. Годится?
— Нет, Светик, не годится. Не могу я в последний вечер…
— Нуда. Понимаю… Но ты же все равно не успеешь ничего
купить. А я бескорыстно помогу. А в субботу встретимся. Хотя до тех пор я умру
от любопытства.
— Ты и вправду купишь?
— Куплю, конечно! Ты думаешь, я сука?
— Никогда так не думала.
В глазах у Светки давно уже жила постоянная тоска. У нее был
женатый, я бы даже сказала, безнадежно женатый любовник. И она любила его
по-настоящему. Это любовь мешала ей жить, мешала чувствовать себя свободной.
Она нечасто говорила об этом. Но иногда ее прорывало, и тогда она рассказывала
мне о своей любви, пугая иной раз ненужными подробностями, даже интимного
свойства.
— Вот и чудненько. Только ты денег мне дай, я сейчас на
мели.
— Конечно.
— Бронь, скажи, а то не доживу до субботы.
— Что тебе сказать?
— Ну кто он?
Я внимательно посмотрела на нее. Меня самое распирало.
— Ладно, скажу. Только никому!
— Я тебя когда-нибудь сдавала? — оскорбилась она.
— Андрей Дружинин.
— Кто? — вытаращила глаза Светка. — Дружинин?
Актер?
— Да.
— Господи помилуй! — перекрестилась Светка. —
Где ты его нарыла?
— В Израиле.
— Что он там делал? Он разве еврей?
— Он там гастролировал. Все, Светик, пока закрываем
тему. Некогда. А в субботу я все тебе расскажу и даже покажу фотографии.
— А как дожить? Ладно, Бронь, ты только скажи одну
вещь.
— Ну?
— Ты на что-то надеешься?
— В каком смысле?
— Ну в каком.., замуж…
— Откуда я знаю? Я вчера с ним переспала, у меня крышу
снесло, ни о чем таком я и не думала.
— Бронь…
* * *
Но тут вошла Инна Геннадьевна, и волнующий разговор пришлось
прекратить.
Вечером после работы я заехала в гимназию, к Маятнику. Такое
прозвище носил директор, у которого была фамилия Часовщиков и к тому же
неприятная манера постоянно расхаживать из угла в угол. Он сообщил мне, что
Полина в последнее время бывает груба, и особенно с учительницей по русскому
языку.
— Я поговорю с ней, попробую во всяком случае, —
решила я не вступать в пререкания с директором, ибо хорошо знала, на какой
почве У Полины распри с учительницей. Та отвратительно говорит по-русски:
«Включат», «нерво-патолог» и так далее, а Полина не пропускает это мимо ушей.
Разумеется, учительница терпеть ее не может. Я-то считаю, такую учительницу не
стоило бы держать в гимназии, но, когда недавно по телевизору услышала, как
одна знаменитая писательница сказала «включат», махнула рукой. Пусть училка
говорит как говорит. Главное, чтобы дочка говорила правильно. И потому ничего
директору не объяснила. У этой училки больная мать, муж никчемный, и потерять
работу для нее было бы катастрофой.
Маятник еще поворчал, что нынешние дети позволяют себе то, о
чем раньше даже и помыслить не смели, и все в таком роде.
И стоило меня из-за этого вызывать? Но под конец он сказал,
что в гимназии летом будет ремонт и хорошо бы чем-то помочь.
Я спросила, можно ли деньгами.
— Как вам будет угодно.
— У меня плохо со временем, и я предпочитаю заплатить.
— Ну что ж…
— Сколько?
— Три тысячи.., рублей, разумеется, было бы достойным
взносом.
— Хорошо, — скрепя сердце сказала я. Но ничего не
попишешь.
— Простите, что вмешиваюсь не в свое дело, но Полина
как-то обмолвилась, что ваш.., эээ.., жених — строитель…
— И что?
— Не мог бы он помочь материалами или как-то еще?
— Простите, Семен Анатольевич, я плачу деньги. И
хватит. Обращаться, как вы выразились, к жениху, я не намерена.
— Извините, извините.
Я вытащила из сумки сто долларов.
— Можно в у, е.?
— Разумеется, но.., сейчас курс, знаете ли…
Я достала еще сторублевку.
— Теперь нормально?
— Простите, но мы вынуждены…
Я была счастлива, что сравнительно легко отделалась. Школу
во всех ее проявлениях я ненавидела еще с детства. Школьные стены давят на
меня, там пахнет несвободой, насилием над детскими душами. А Полина свою
гимназию скорее любит. И хорошо, наверное.
