Когда ее спросили, могут ли отрывки из дневника служить доказательствами и верно ли они обрисовывают его характер и его чувства к жене, мистрис Маколан отвечала отрицательно в определенных и сильных выражениях.
— Отрывки из дневника моего сына не более как пасквиль на его характер, — сказала она. — Это клевета, им самим на себя написанная. Как мать, хорошо знающая его, я могу засвидетельствовать, что он писал эти записки в минуты страшного отчаяния и безнадежности. Нельзя судить о человеке по необдуманным словам, вырвавшимся в минуты тяжелого, мрачного настроения. Неужели о сыне моем будут судить по безрассудным словам, которые ему случилось написать, а не сказать? В этом случае перо оказалось его смертельным врагом, оно изобразило его в самом дурном свете. Он не был счастлив в своем супружестве, это так, но я могу засвидетельствовать, что он всегда прекрасно обращался с женой. Я пользовалась доверием их обоих и видела их в разное время. И я заявляю, несмотря на все то, чтя она писала своим друзьям и приятельницам, что сын мои никогда не давал жене повода сказать, что он обращается с нею жестоко или с пренебрежением.
Эти слова, твердо и отчетливо произнесенные, произвели сильное впечатление. Лорд-адвокат, заметив, что попытка ослабить это впечатление, вероятно, не удастся, занялся передопросом.
— В разговоре о своем плохом цвете лица невестка ваша не упоминала ли о мышьяке как о средстве исправить его? — спросил он.
— Нет, — последовал ее ответ.
Лорд-адвокат продолжал:
— А сами вы не предлагали ей мышьяк или в разговоре не упоминали о нем как о хорошем средстве?
— Нет, — повторила она.
После этого лорд-адвокат сел, а мистрис Маколан удалилась.
Любопытство присутствующих возросло при появление новой свидетельницы. Это была не кто иная, как мистрис Бьюли. Отчет описывает ее как необыкновенно красивую привлекательную личность, скромную, с сознанием собственного достоинства в осанке и манерах, но, видимо, сознававшую неловкость своего положения перед публикой. Первая часть ее показаний была почти повторением всего сказанного матерью подсудимого с той только разницей, что, по ее словам, покойная мистрис Маколан спрашивала ее однажды, какую косметику потребляет она для сохранения хорошего цвета лица. Не пользуясь никакой косметикой и не будучи знакома с ней, мистрис Бьюли обиделась на этот вопрос, и вследствие этого между ними установилась на время некоторая холодность.
Мистрис Бьюли на вопрос о ее взаимоотношениях с подсудимым с негодованием отвечала, что никогда ни она, ни мистер Маколан не подавали покойнице ни малейшего повода к ревности. Она не могла уехать из Шотландии, не посетив своего кузена после того, как она гостила у его соседей. Поступив иначе, она поступила бы неприлично и тем привлекла бы общее внимание. Она не отрицала, что мистер Маколан был к ней неравнодушен, когда они оба были еще свободны. Но этого чувства и в помине не было, когда она вышла замуж, а он женился. С тех пор отношения между ними были чисто братские. Мистер Маколан был джентльмен в полном смысле этого слова: он очень хорошо знал свои обязанности по отношению к жене и в отношении самой мистрис Бьюли; она не переступила бы порога его дома, если бы не была в этом вполне уверена. Что касается показаний помощника садовника, то это чистая выдумка. Большая часть разговора, приведенного им, никогда не происходила. Действительно же сказанные слова были шуткой, которую она немедленно прекратила, как и показал сам свидетель. Что же касается вообще обращения мистера Маколана с женою, то он был с нею всегда добр и любезен. Он постоянно придумывал средства к облегчению ее страданий от ревматизма, приковывавшего ее к постели. Много раз говорил он о ней с искренним участием. Когда она приказала своему мужу и ей, мистрис Бьюли, удалиться из ее спальни в день ее кончины, то мистер Маколан сказал свидетельнице: «Мы должны быть снисходительны к ее ревности, мы знаем, что она не заслужена». Он с начала до конца с подобным терпением выносил все ее вспышки.
Главная цель передопроса мистрис Бьюли сосредоточивалась на последнем вопросе, с которым обратился к ней лорд-адвокат. Напомнив ей, что она, принимая присягу, назвала себя Еленой Бьюли, он сказал:
— В суде было зачитано письмо, адресованное к подсудимому и подписано именем Елены. Посмотрите на него. Не ваш ли это почерк?
Прежде чем свидетельница успела ответить что-нибудь, старшина адвокатов решительно протестовал против этого вопроса. Судьи признали протест обоснованным и позволили не отвечать на этот вопрос. После этого мистрис Бьюли удалилась. Она невольно проявила некоторое волнение, услышав о письме и увидев его в руках лорда-адвоката. Волнение ее было по-разному истолковано публикой. Несмотря на это, показания мистрис Бьюли, казалось, усилили благоприятное для подсудимого впечатление, произведенное на слушателей показанием его матери.
Следующие свидетели, две леди, обе школьные подруги мистрис Юстас Маколан, возбудили в слушателях новый интерес. Они представили не достававшее звено в цепи доказательств в пользу защиты.
Первая из двух леди показала, что она в разговоре с мистрис Маколан указала ей на мышьяк как на средство для исправления цвета лица. Она сама никогда его не употребляла, но читала, что в Штирии крестьянки употребляют его для придания своему лицу свежести и здоровья. Она под присягой повторила, что сообщила об этом своей покойной приятельнице и передавала в том виде, как заявила это на суде.
Вторая леди, присутствовавшая при этом разговоре, подтвердила слова первой и прибавила еще, что она, по просьбе самой мистрис Маколан, достала покойной книжку, в которой говорилось об употреблении в Штирии мышьяка. Книгу эту она переслала ей по почте в Гленинч.
Впрочем, в этих заключительных показаниях была слабая сторона, тотчас же замеченная при передопросе.
Когда обеих свидетельниц спросили поочередно, выражала ли им мистрис Маколан прямо или косвенно свое намерение добыть мышьяк для исправления цвета лица, обе отвечали на этот важный вопрос отрицательно. Мистрис Маколан слышала от них об этом средстве и получила книгу. Но о своих намерениях она не говорила им ни слова. Она очень просила обеих леди хранить этот разговор в тайне. Этим оканчивались их показания.
Не нужно было быть юристом, чтобы видеть гибельный недостаток доказательств в пользу защиты. Всем присутствующим было ясно, что оправдание подсудимого зависело от того, будет ли доказан факт, что яд находился в руках покойной или, по крайней мере, что она имела твердое намерение приобрести его. В обоих случаях заявление подсудимого о его невиновности подтвердилось бы свидетельскими показаниями, хотя и косвенно, но настолько удовлетворительно, что всякий честный и разумный человек мог бы быть убежден в его пользу. Но найдется ли такое доказательство? Не истощила ли защита всех своих средств?
Возбужденная публика ожидала появления следующего свидетеля. Шепот пронесся по залу, когда присутствующие узнали, что теперь должен явиться перед судом старый друг подсудимого, о котором уже не раз упоминалось во время процесса, мистер Декстер.
