Томша наконец перестала кривить губы. Глаза ее сощурились, и
она прошептала в лицо Макару:
– А ты, поди, устройство с собой принес, сыщик? Диктофончик,
а? Думаешь, я тебе сейчас во всем признаюсь, чтобы ты мои слова записал?
Илюшин молчал.
– Так я тебе признаюсь, глупенький ты мой! Смотри
внимательно, чтобы ничего не пропустить!
Томша облизнула губы языком, вытянула их дудочкой, затем
сложила буквой «О» и вдруг стала шевелить ими, так что по ним отчетливо
читалось каждое слово, но не производя при этом ни звука.
– Да! – беззвучно выкрикнула она в лицо Илюшину. –
Да, я его убила! Я!
Зубы и десны обнажились, губы изгибались так сильно, что
видна была их внутренняя влажная розовая поверхность, и вся нижняя часть лица
заплясала, задвигалась в мимике сумасшедшего суфлера, скрывающегося от
зрительного зала.
– Подошла! Толкнула! И он свалился, как мешок!
Она не выдержала и захохотала страшным безголосым смехом.
– Ох, мальчики, уморили вы меня, – сказала она уже
нормально, вытерла с глаз воображаемые слезы. – Записали что-нибудь на
диктофончик? Нет? Ну и давайте, идите, мне работать пора. Чешкину привет
передавайте!
Она дернулась, расставила руки, изобразила на лице
комический ужас, широко открыв рот, и стала «планировать» над полом, будто
снижаясь. От этого зрелища Бабкина передернуло.
– Бам! – воскликнула Томша, взметнув руки, и снова
рассмеялась. – Давайте, идите, спектакль закончился!
Последнее, что видел Сергей, выходя из мастерской, –
широкую спину Томши, присевшей на корточки и разглядывающей одну из своих
отталкивающих скульптур.
* * *
Они спустились вниз, пошли к припаркованной поодаль машине,
не говоря ни слова. Макар первым нарушил молчание.
– Вот теперь можно считать, что дело Силотского закрыто.
Бр-р-р! Я знал, что прав, но подтверждение моей правоты в этот раз не доставило
мне ни малейшего удовольствия.
– Подожди, – остановился Сергей. – Мы еще не
поговорили с Владиславом Захаровичем.
– Зачем с ним разговаривать?
– Ты хочешь оставить его в неведении насчет смерти его
внука?
– А ты хочешь показать ему убийцу, а потом объяснить, что
она избежит наказания, хотя сама призналась нам в убийстве? Что нет ни одной
улики, подтверждающей ее виновность, и потому она будет жить рядом с
Владиславом Захаровичем, ходить по одним с ним улицам, есть, пить, спать с
мужчинами, наслаждаться жизнью и останется безнаказанной? Ты видел: она
призналась, но призналась только потому, что ей слишком хотелось
восторжествовать над нами – на это я и рассчитывал. Если старый Чешкин вздумает
прийти к ней, она точно так же попытается восторжествовать и над ним, и кто
знает, чем это может окончиться. Неужели ты думаешь, что он будет спать
спокойно, зная, что убийца его внука останется неотомщенной? Ты сам – ты сам,
Серега! – смог бы жить спокойно?
Бабкин помолчал, не глядя на друга, затем негромко сказал:
– Но Чешкин и так не живет спокойно. Он живет с мыслью, что
Коля погиб по его вине, что он не смог уберечь его, положился на Ланселота, а
сам уехал, хотя мог бы остаться... Попробуй представить, какую ношу он несет
эти три года, считая себя ответственным за все, что произошло. Но на самом-то
деле Силотский оказался прав: Николай выздоравливал, или, во всяком случае, ему
стало лучше. Он не собирался себя убивать. И никакой вины Владислава Захаровича
в том, что произошло, нет.
– Не исключено, что он захочет увидеть Томшу, и это может
привести к непредсказуемым последствиям!
– Он должен решить это сам, Макар! Сам, понимаешь? Это будет
его выбор, но выбор, основанный на правде, а не на лжи.
Макар подумал, посмотрел на Бабкина чуть потемневшими
глазами.
– Хорошо, мы расскажем ему правду. Но я считаю, что ноша,
которую ты собираешься взвалить на его плечи, может оказаться ничуть не меньше
той, что он несет сейчас. Ноша безнаказанности убийцы его внука.
* * *
Владислав Захарович поговорил по телефону, затем заглянул в
комнату внучки, вопросительно посмотревшей на него: звонок был поздним и
встревожил ее.
– Самому удивительно... – пожал плечами Владислав
Захарович, отвечая на невысказанный вопрос Полины. – Звонили те два
частных сыщика, которые расследовали смерть Димы: они хотят мне что-то
сообщить.
– Как, прямо сейчас?
– Да, они скоро будут. Собственно говоря, они предлагали
встретиться завтра, но я решил, что поскольку мы с тобой еще не спим, можно
поговорить с ними и сегодня. Ты не возражаешь? Если возражаешь, я сейчас же
отменю их визит.
Полина улыбнулась, покачала головой.
– Не надо. – Она встала, поцеловала деда, ласково
провела рукой по его плечу. – Все равно я не смогу скоро уснуть: столько
всего случилось за последние сутки... Пусть приезжают.
...................................................
Паша Еникеев увидел Полину Чешкину, когда она шла по дороге.
Он как раз вылез из трамвая и собирался пересечь улицу, чтобы зайти в торговый
центр, где был маленький отдел с нужными ему пастельными карандашами, но
наткнулся на ее взгляд, автоматически поздоровался и застыл, глядя, как она
проходит мимо него, огибает трамвай, идет наперерез «белой девятке», словно не
видя машины... Водитель ударил по тормозам, остановившись в полуметре от нее, и
проорал из открытого окна несколько фраз, исчерпывающе характеризующих «слепую
дуру». Девушка, не остановившись ни на секунду, не повернув головы в его
сторону, продолжала движение, а Паша стоял на рельсах, слушая мат и яростные
вопли водителя белой «девятки» до тех пор, пока тот не уехал.
Еникеев сам не понял, что заставило его пойти за Полиной, но
не пойти было невозможно: ее лицо, всегда такое живое, словно остановилось; не
застыло, а именно остановилось, будто раньше бежали куда-то глаза, губы, скулы
и нос Полины Чешкиной, и вдруг встали, как часы, у которых сломался маятник.
Она смотрела не перед собой, а в глубь себя – Паша отчетливо увидел это за те
секунды, что она шла ему навстречу. Он не мог оставить ее одну, но и не мог
подойти, спросить, все ли в порядке с Владиславом Захаровичем и не может ли он
чем-нибудь помочь – такая мысль просто не пришла ему в голову. Девушка не знала
его; Паша в лучшем случае оставался для нее одним из посетителей галереи ее
деда, а в худшем – был никем.
Он пошел за ней, напряженно вглядываясь в идущих навстречу
прохожих – вдруг кто-то не захочет отойти в сторону и грубо толкнет ее на
проезжую часть, в поток машин... Но прохожие расступались, уклонялись в
последнюю секунду, поняв, что девушка не свернет, и Паша немного успокоился:
был, был у нее ангел-хранитель, которого он даже как-то нарисовал, изобразив в
виде рыцаря – рисовать ангелов с крыльями казалось ему пошлым, а пошлость не
выдержала бы ни одного мига рядом с Полиной Чешкиной. Так ему казалось.
