— Благодарю, ваше святейшество, — прошелестел голос Лукреции.
Кардинал Кантона проворчал что-то и сел. Александр выпрямился:
— Не будем затягивать. Специально для этого дела мы вызвали мэтра Гуччино, нашего придворного лекаря, дабы он осмотрел истицу и заключил правдивость либо ложность ее заявления.
Под оживленный гул, пронесшийся по рядам, в залу вошел мэтр Гуччино. Он служил в Ватикане еще со времен Папы Сикста VI и, по слухам, был тем, кто свел старика в могилу. Поднявшись на помост, он поклонился Лукреции, и та, не вставая, поклонилась в ответ. Двое дюжих слуг притащили откуда-то и установили перед помостом высокую шелковую ширму, над которой виднелись только головы истицы и лекаря.
— Прошу вас, мадонна, — пробубнил Гуччино.
Лукреция, закатив глаза, с самым благочестивым видом распахнула плащ. Ее фигура смутно просвечивала сквозь полупрозрачную ткань ширмы, на которой играли, переливаясь, скрадывая, обманывая, быстрые тени. Гуччино наклонился, так что его всклокоченное темя на минуту пропало из виду. А затем выпрямился, и Малый зал огласился громовым и твердым, как Божий глас:
— Девственница!
Кардиналы зааплодировали, и в буре овации потонул возмущенный возглас кардинала Кантоны. Чезаре хлопал громче всех.
— Голосуем, собратья, — разнесся над всем этим шумом голос Папы Александра. — Признать Лукрецию Борджиа непорочной и на сем основании расторгнуть ее брак с Джованни Сфорца как не подвергшийся консуммации и не имеющий силы в глазах Господа и святой матери церкви.
— Голосую! — раздалось с дальнего конца залы.
— Голосую!
— Голосую! — сказал Чезаре так громко, что кардинал Пиролино рядом с ним вздрогнул и потер свое оттопыренное ухо. Чезаре поймал взгляд Лукреции, лучащийся озорством и весельем. Сквозь ширму он увидел, как она вновь запахивает плащ.
Голосование завершилось менее чем за минуту. Кардинал Кантона, поколебавшись, присоединился к большинству — он не готов был в одиночку бросать вызов Папе. Мэтр Гуччино помог Лукреции спуститься с помоста и вышел с нею из залы. Заседание закончилось, и кардиналы наперебой поздравляли Родриго, облегченно откинувшегося назад на папском троне.
Паук прочно сидел в своей паутине.
Кардиналы потолклись в зале еще с полчаса, и Чезаре пришлось подождать в галерее, нетерпеливо прохаживаясь из угла в угол. Хотелось побежать за Лукрецией, поднять и закружить ее, но останавливала осторожность и еще — затаенная обида. Она так и не сказала ему, кто отец ребенка, и Чезаре отчасти понимал, отчего, но его гнева это не отменяло. Конечно, он мог бы навести справки; скорее всего, его сестра согрешила с кем-то из челяди в доме своего мужа, а может, с одним из его друзей, ведь ей было так тоскливо в холодном замке Пезаро, рядом с постылым супругом. Но теперь, когда она оттуда уехала, все будет забыто. Они придумают, куда пристроить ее ребенка — в конце концов, Чезаре даже мог бы признать его своим, чтобы не удалять далеко от семьи. Самое главное они уже сделали, основание для развода подтверждено. Бедняга Джованни Сфорца может теперь хоть до смерти криком изойти, это ему не поможет.
— Ваше преосвященство, — кто-то поклонился ему, проходя мимо, и Чезаре, погруженный в свои мысли, рассеянно глянул вперед.
— А, Перотто. Здравствуй.
Это был личный секретарь Папы, один из самых давних и надежных слуг семьи. Именно он доставлял переписку между отцом и Лукрецией, пока та жила в монастыре.
— Заседание еще продолжается?
— Нет, как раз закончилось. Я жду отца. Поторопи его, если сможешь, что-то ему этот старый пень Аскальо совсем на уши присел.
Перотто понимающе улыбнулся и вошел в Малый зал. Чезаре продолжил мерить коридор шагами. Ему требовалось остаться с отцом наедине для разговора, и он собирался прождать столько, сколько понадобится. Он сделал пять или шесть шагов — и внезапно остановился, сраженный неожиданной мыслью. Перотто ездил в монастырь святой Катерины раз в неделю в течение нескольких месяцев. Не мог же он не заметить, что Лукреция в тягости? А если так, то почему не сообщил отцу? Или… может быть… сообщил? Реакция Родриго на известие, принесенное Чезаре, была куда менее бурной, чем тот опасался. Кажется, отец даже не особенно разгневался на Лукрецию. Конечно, он любил ее и в любом случае простил бы, но чтобы так легко и так скоро…
Мимо Чезаре шаркающей походкой прошел кардинал Аскальо. Чезаре дождался, когда он скроется за поворотом и, круто развернувшись, вернулся в Малый зал.
Родриго сидел на папском троне, расслабленно оперевшись локтем о подлокотник и подпирая ладонью щеку. Перотто, стоя рядом, что-то страстно говорил ему. Папа слушал, кивая и чуть прикрыв глаза.
— Знаю, мой друг, знаю, — услышал Чезаре его голос. — Твоя преданность никогда не вызывала сомнений, и мы… Чезаре?
Чезаре подошел к папскому трону вплотную. Смерил Перотто взглядом.
— Отец, я хочу поговорить с вами. Наедине.
— Ты можешь говорить открыто, — спокойно отозвался Родриго.
Чезаре сжал зубы.
— Это касается Сфорца. Теперь, когда его брак с Лукрецией будет официально расторгнут, он станет еще настойчивее распространять свои гнусные сплетни.
— Разве он говорит о нас что-то новое, такое, о чем еще не болтают в народе? — вздохнул Родриго, слишком легкомысленно, как казалось Чезаре.
— Это не оправдание. Я прошу вашего разрешения, — он бросил быстрый взгляд на Перотто, старательно разглядывавшего свои сапоги, — устранить эту проблему, пока еще возможно.
— Не горячись, сын мой. Не принимай поспешных решений. Джованни оскорблен, но он племянник графа Лодовико, а нам не стоит окончательно портить отношения с Миланом. Сейчас наши действия выглядят как неизбежное возмездие за вероломство Сфорца, а клевета Джованни — как жалкая и нелепая попытка мести. Если ты заставишь его замолчать сейчас, это будет выглядеть признанием его правоты.
— Но…
— Не спорь со мной, Чезаре. Я устал. Ты хотел сказать мне что-то еще?
Чезаре смерил Перотто тяжелым взглядом. Чего этот идиот топчется здесь, словно теленок, с таким видом, будто украл священные мощи и приполз каяться? И о чем они говорили, когда Чезаре вошел? Что-то о верности…
— Да, хотел, — процедил Чезаре сквозь зубы. — И раз уж вы так доверяете этому щенку, я спрошу прямо: вы знаете, кто отец ребенка Лукреции?
На лицо Родриго набежала тень. Он нахмурился, собрался ответить — и, судя по складкам в углах его рта, ответ обещал быть крайне резким, — когда Перотто вдруг дернулся вперед, так, словно его ударили в спину, и выпалил, с вызовом вскинув острый подбородок:
— Я!
Чезаре от неожиданности отступил на шаг. Это выглядело так нелепо: тонконогий мальчишка, наступающий на Чезаре Борджиа, и Чезаре Борджиа, в изумлении пятящийся от него — словно цыпленок наскакивал на бойцовского петуха, способного затоптать его одной лапой. Он с ума сошел, этот маленький глупый Перотто. Он несколько месяцев ездил к Лукреции в монастырь, был единственным мужчиной, которого допускали к ней суровые сестры. Немудрено, что он влюбился в нее, и теперь так нелепо лжет, беря на себя вину, которая будет стоить ему головы. Зачем он делал это? К чему это идиотское, никому не нужное рыцарство?
