в меру быть умным,
не мудрствуя много;
ибо редка
радость в сердцах,
если разум велик.
Увы, этого не может позволить себе бог Один. Смертные могут жить в счастливом неведении, вместо них тяготы излишнего знания несёт на себе он, Старый Хрофт, не знавший ни детства, ни даже молодости с их беззаботностью. Словно сотворившие его самого силы не желали ввести хозяина Асгарда в соблазн.
Ночь ещё не разомкнула своих объятий над равнинами Иды, а восьминогий жеребец Слейпнир взвился в воздух, меж копыт заметалось золотистое пламя. В кожаной суме-зепи у пояса Отец Дружин везёт семь новых рун.
Далеко раскинулись корни Великого Ясеня, Мирового Древа. Кажется, что всё просто, и видно оно должно быть всем и каждому, с любого места не только в Хьёрварде, но и во всём Митгарде. Даже из Ётунхейма и Муспелля взгляд должен достигать Иггдрасиля. Ветвям его определено застилать солнечный свет, и смертным — жить в его вековечной тени.
Но это, конечно, не так.
Мировое Древо ничего и ни от кого не заслоняет, живительные лучи свободно достигают земли, колосятся поля, пасётся скот. Лишь взору немногих мудрых открыт Иггдрасиль, ибо сам всюду — и нигде, вещественен и бесплотен одновременно. Слабому разумом не охватить этой тайны, и лишь немногие, такие, как Старый Хрофт, что познал своё собственное начало, способны понять, что же такое Великий Ясень.
(Комментарий Хедина: Молодые Боги во всей красе. Ничего иного от них я и не ожидал, да и сами они никогда не старались нас чем-то удивить. Всё та же набившая оскомину тирада, мы, мол, закон и порядок, сопротивление нам бесполезно, а тем, кто покорится, мы обещаем милости. Нет, они не прикидывались, они и в самом деле были именно таковы. Просты, и в этом весь сказ.
Рунная магия Старого Хрофта, конечно, замечательна. Ещё не наступило время Истинных Магов, разработавших совсем иные системы заклятий, и для Отца Дружин руны оставались единственным средством. Он выжал из него всё; и я понимаю, почему он потом с таким трудом осваивал новые магические приёмы…
Интересно замечание о незримом Иггдрасиле. Бесплотном и вездесущем, простирающемся повсюду. Я уже говорил, что моё Поколение отдало свою дань поискам Мирового Древа, в своё время ставшего чем-то вроде «проверки на истинную романтику». Если веришь в него и готов совершать далёкие экспедиции… Однако ни мы, ни предыдущие Поколения, Поколения Древних, так ничего и не нашли, кроме всем хорошо знакомых историй и сказаний. Единственное, что вынес из всей этой истории лично я — что к шаманам и колдунам смертных надлежит относиться серьёзно. Если, скажем, они верят в Мировое Древо и создают на этой основе работающие заклятия…)
Три корня, пьющие воду из трёх источников. Урд, почитаемый лежащим в самом Асгарде или рядом с ним, на самом деле далёк, вне пределов Митгарда, но к нему есть тропа от стен Валгаллы, проложенная ещё норнами, что поселились там. Странны места вкруг этой тропы, и Слейпнир неохотно сворачивает с неё. Дикие пространства, где властвуют чудовища, тянущиеся на кажущиеся бесконечными поприща — Отцу Дружин нечего там делать, его зовут дела Хьёрварда, Митгарда, земель смертных.
Другая тропа ведёт к Источнику Мимира. И её тоже не преодолеть простому смертному.
Третья же, самая тайная, уходит вниз, к Унголианту, к страшному Кипящему Котлу, чья мощь дика, не обуздана и неподвластна никому. Хель, властвующая в царстве мёртвых, лишь притворяется, что повелевает им. Пожелай он, Один, и вдвоём с Тором они бы снесли железные ворота в один присест, но куда ж тогда отправляться недостойным Валгаллы после кончины?
Несётся Слейпнир, не нуждаясь в поводьях. Ничто не мешает Отцу Дружин предаваться невесёлым размышлениям.
Семь рун, семь царств, семь воинств — ему не даёт покоя этот счёт. Быть может, уже надо мчаться к пределам Муспелля? Быть может, уже надо, взяв Тора и всех эйнхериев, спешить к огненным границам Суртовых владений, чтобы покончить с ним раз и навсегда?
…Но разве можно его убить, если он был в видении вёльвы?
Или он остался там именно потому, что ни Одину, ни Тору, никому из асов не пришло в голову изменить будущее?
Однако оно уже изменилось. Семеро вторгшихся — они грозней и могущественней всей совокупной мощи Муспелля и Ётунхейма. Не опоздал ли ты, Один, со сбором ратей?
Нет ничего хуже нерешительности. Отец Дружин никогда не мешкал и не колебался — так что же случилось сейчас? Разве не для этого миру и нужны боги, чтобы знали, как поступить, когда случается что-то невероятное?
…Корня Великого Ясеня не увидишь и возле Источника Мудрости. Один лишь чувствовал его близость — а так вокруг расстилались густые девственные леса, тянущиеся невесть на сколько дней пути.
Вот он, дуб, под которым бьёт заветный ключ. Дубы — зеркала, в которых, против всех ожиданий, отражается Мировой Ясень. Тайный, незримый, он даёт увидать себя лишь в таком виде, что многими почитается искажённым.
Но искажение, когда известны его законы, перестаёт быть таковым.
Каменная чаша, бурлящая вода. И застывший подле неё немолодой Ётун, опирающийся на громадный боевой топор с рукоятью, поднимающейся до середины груди. Густые, пробитые сединой усы спускаются до ключиц, простой плащ скрывает плечи.
Слейпнир перешёл на неспешный, исполненный достоинства шаг. Не к лицу владыке Асгарда лететь сломя голову, тем более на глазах у гримтурсена.
Великан поднял голову, усмехнулся.
— Приветствую могучего Одина, Отца Богов.
— Приветствую достойного Мимира, хранителя Источника Мудрости.
— Позволь мне избегнуть долгого разговора о пустяках, Отец Дружин. Тебя привело ко мне что-то необычайное, не так ли? Садись, — ётун указал на отполированный до блеска старый корень. — Дом мой прост, и не надлежит владыке Гунгнира входить под его своды. Пригласив тебя, Один, я бы тем самым тебя же и унизил.
— Оставь искусные речи, Мимир, отец мудрости, — Старый Хрофт сел на жёсткий корень, куда указывал ётун. — Мы слишком давно и хорошо знаем друг друга. Я буду говорить в любом месте, что угодно тебе.
— Тогда давай говорить здесь, — великан повёл рукою.
— Как пожелаешь, — Один с трудом сдержал нетерпение пополам с раздражением. — Случилась беда, мудрый Мимир. И не из тех бед, что мы привыкли встречать копьём, молотом или магией.
— Говори, говори, Отец Богов, — Мимир опёрся на огромный топор. Тревоги в его голосе отнюдь не слышалось. — Моё бытьё здесь спокойно и бестревожно, а вести приходят редко. Не считать же за оные очередную победу твоего старшего сына над моими лишёнными разума сородичами?
Один вздыхает про себя, но не показывает виду. И начинает рассказ.
Мимир слушает не перебивая и всё так же стоит, опершись на громадный топор. Время от времени он кивает, словно в повести Отца Дружин ему встречается что-то знакомое.
