Он утешился было тем, что у этих, что сейчас выкидывали
эдакие коленца, все то же будет, то есть ничего хорошего. Годок поживут
складно, а потом и пойдет, и пойдет — ему жратву подавай, а ей к соседке охота
мужикам кости мыть, и свекровь ее невзлюбит, а теща…
Нет, сказал кто-то у него в голове странным отчетливым
старческим, словно треснутым, тенорком. Не так.
Вот смотри, как у них все будет.
Она всегда будет его любить, это же очень просто. Она будет
любить его разной любовью. Сейчас одной, через десять лет другой, а через сорок
третьей. В этой их любви навсегда останется привкус сегодняшней дорожной
истории, залихватский, острый, волнующий, и они никогда его не забудут.
Она станет радостно печь ему пироги с мясом и рисом, а если
вдруг не испечет, ну, он и сосисками обойдется!
Конечно, они будут ссориться, но так, в меру, сразу зная,
что немедленно после ссоры помирятся.
Однажды он позвонит ей и скажет — собирайся, вечером мы
летим в Ялту, и она радостно удивится, что это такое он придумал, а ей осветит,
что вот так придумал, и все. И они полетят в Крым, и в самолете станут
прижиматься друг к другу, как молодожены, и шептаться, и хихикать, и тянуть
коньяк, предвкушая отпуск, а потом поедут по горной дороге в маленькой
неудобной смешной машинке с громогласным хохлом-водителем. И море будет
сверкать под скалой, зеленое и синее, как в детстве, и парус будет белеть, и
плотный теплый ветер, пахнущий кипарисами и солью, станет бить в лицо.
И он будет называть ее Натка, как называет только он.
А на склонах заросших гор будут цвести маки и лаванда, и
желтые скалы станут нависать над дорогой, как нависали и сто, и двести, и
тысячу лет назад, и вся эта древняя Таврическая земля покажется своей, как
будто они выросли где-то поблизости в рыбацком поселке. И она ужаснется
немыслимой высоте, на которую вознеслась генуэзская крепость в Балаклаве,
которую он непременно хотел посмотреть, и она, конечно же, потащилась за ним,
несмотря на то что всю жизнь боится высоты. Но он не может смотреть один. Ему
одному неинтересно.
Ему одному ничего не нужно, и, собственно, в этом все дело.
Они будут любить свою дочь Катю, разумеется, умницу и
красавицу, и по ночам шепотом обсуждать ее подрастающие проблемы, и ужасаться
тому, что она взрослеет, а они стареют.
А потом они отдадут ее замуж, и во время церемонии вцепятся
в пальцы друг другу, чтобы поддержать, чтобы передать самое главное — мы есть,
и жизнь еще не кончилась, и наша девочка выросла, просто выросла и все.
А помнишь Крым, Ливадию и старые кипарисы вдоль каменистой
дороги? Мы привезли ее оттуда, нашу девочку, которая нынче вдруг вышла замуж;
из тех теплых, черноморских, пахнувших цветами и солью ночей, и поэтому все
будет хорошо, а как же иначе?
И после дочкиной свадьбы они неистово займутся любовью, не
понимая хорошенько, то ли это они только что поженились, то ли их дочь, а потом
он скажет ей — поехали в Ялту?..
Вот так, повторил старческий голос у него в голове. Так тоже
бывает. Странно только, что вы не понимаете, как это просто. А хороша была
задумка, да?..
Бывший Натальин сосед очнулся оттого, что маршрутка взревела
и рванула вперед.
Водитель врубил радио погромче.
— Надо же… — пробормотала рядом с Натальиным соседом тетка.
— Ну, прям сериал.
Надо же, а ему казалось, что за ней вроде еще какой-то старик
сидел, а теперь старика не было.
Он подумал об этом и тут же забыл.
* * *
— Как ты меня нашел?..
— Да никак. Я же знаю, где останавливается твоя маршрутка!..
— И… что?
— Я подъехал, но опоздал. Ты как раз в нее лезла. Ну, я тебя
увидел. Издалека. Я бы не успел. И Анфиса как раз позвонила… Я разговаривал с
ней и ехал за этой твоей маршруткой. — Он перестал шуровать в багажнике,
захлопнул его и посмотрел на Наталью. — Давай. Садись.
Он не сделал попытки открыть ей дверь, просто обошел машину
и уселся со своей стороны. Наталья потянула за ручку. Ручка была холодная и
влажная.
— Илья, куда мы… Поедем? В кино?
Он удивился.
— Ты хочешь в кино?
У нее вдруг заболела голова. Так иногда бывало — голова
начинала болеть с виска, остро, как будто шило вставили.
— Я не хочу в кино. Хочу домой. Ты меня подвезешь?
Илья сбоку посмотрел на нее и вытащил из пачки длинную,
коричневую сигарету. Наталья знала — он курит какие-то странные сигареты.
— Нет. Не подвезу.
— А зачем тогда ты вытащил меня из маршрутки? Такой… цирк
устроил?!
— Я?.. Это ты все время устраиваешь цирк.
— Я ничего не устраиваю, Илья! Я знаю, что все это…
глупости, а у меня нет времени на глупости! У меня работы полно… и семья, и…
все такое!
Он выдохнул дым почти ей в лицо. Голос его изменился, стал
скрипучим — от дыма, наверное. Крепкие очень сигареты. Зачем он такие курит?..
— У тебя семья?! Какая, блин, семья?! Мама с папой ждут к
восьми тридцати и ни минутой позже?! Или этот хрен моржовый твоя семья?!
Наталья оскорбилась:
— Отвези меня домой.
Он нажал кнопку на двери, стекло поехало вниз, и он далеко
на шоссе отшвырнул свою сигарету.
— Да и черт с тобой, — сказал он устало. — Домой так домой.
Тут Наталья поняла, что ничего в жизни ей так не хотелось,
как чтоб он опять позвал ее в кино, а она бы согласилась, наплевав на все: на
Виктора с его мамашей, на колбасу в пакете, на то, что сегодня у нее вечер
готовки — она готовит впрок на несколько дней вперед.
Ну вот. Чтобы они пошли в кино и смотрели там….. что он
предлагал?,. «Заповедник» с троллями, гоблинами и поцелуем в финале — ей ведь
так нравится, когда поцелуй в финале! А потом долго ели бы в ресторане, и
поехали бы к нему, и он стал бы к ней приставать на диванчике перед
телевизором, и гладил бы шею, и не отрывался от ее губ, и тискал, и прижимал, и
делал больно. Говорят, что есть мужчины, которые все это умеют.
Илья закрыл окно, прицелился, глядя в боковое зеркало, а
потом рванул с места — взвизгнули колеса, и Наталья стукнулась затылком в
подголовник. В машине было тепло и очень уютно, какие-то лампочки горели, радио
негромко пело иностранную песню про иностранную любовь, должна быть.
Наталья зевнула и испугалась, что зевнула. Нельзя зевать во
время выяснения отношений.
Может, не заметит?
